Звук и знак

Девушка бежит по Парижу, тонкие каблучки едва удостаивают внимания клавиши мостовой, светлые локоны раскиданы ветром. Пренебрегая фуникулером, легко взлетает на монмартрский холм, все мозаики знает наперечет. Где-то между дилеммами нового времени проглядывает вечность и игриво сыплет своими вавилонскими оксюморонами.

Ты что вчера делала?

Переводила с английского на французский на полоно-индийских встречах.

Верх и низ совпадают только потому, что отсутствуют. Можно смело спускаться в долины, а то и ниже. Метрополитен – Вавилон наизнанку – рад восторжествовать и обезличить все в тотальном попурри, но даже во всеобщем случаются нерастворимые, непоглощаемые, неизменно чуждые вкрапления. Девушку зовут Ксения, в руках ее, откуда ни возьмись, появляется геральдический карандашик, и так же, откуда ни возьмись, на случайном листе проступают буквы. Посреди столпо-творения рождается стихо-творение; путь к истокам версификации может завести и подальше Вавилона, но границей его всегда будет сам стих, ибо это поэтическое предисловие.

Стихи рассыпаются витражами, сотнями разноцветных стеклышек, пестрых, светящихся, прекрасно подогнанных друг к другу. Магический шар гадалки или блики дискотечного шара? – всего понемножку. Если используешь всю палитру целиком, неизбежно обнаружатся тона, которые кому-то не придутся по нраву. О бесконечности ли речь? Вряд ли. Но край неразличим. Это очень особые стихи. Настоящие – видно сразу.

Господи, пощади, пожалуйста, канатоходца,

в горле его колодцы, когда он плачет,

кольца, когда смеется.

У этих стихов нет предыстории, за ними не стоит школа. По поводу заимствований можно разве что усмехнуться тому, что перчатки в теплых краях надеваются редко, зато от близорукости никуда деться, если человек по-настоящему зряч.

глотала горячечный кофе и слушала джаз.

с трудом засыпала. во сне покупала линзы

зеленую в левый, лиловую в правый глаз

проснулась ослепшей и вовсе отвыкшей от жизни

Новомодный отказ от больших букв и знаков препинания – это попросту возвращение к пра-времени, не знавшему маюскул, с его равномерностью четких символов на скрижалях и свитках.

Это должно бы петься. Пусть эпоха предпочла звуку знак, но мелодия все же слышна. Странным образом, черные знаки на белом и плоском способны пробудить многоцветие звуков, обольстительную полифонию.

Прозрачный пластик, авторские договоры и даже синхрофазотрон – от атрибутов дня никуда не деться. Но как проникают в парижскую подземку дикие древние ритмы, откуда берутся в мансарде на представить-страшно-каком этаже обрывки жреческих гимнов? Они просто есть, присутствуют повсюду, все пронизано ими, имеющий уши да услышит, имеющий карандаш да запишет. Острый глаз углядит среди букв тайные меты, которые и отличают необычное от обычного.

* * *

Обычное туманно как никогда. Во все времена, во всяком относительно цивилизованном обществе, имелось два вида поэтов: ученые и народные. Ныне от дуализма не осталось и следа. Современный поэт – варвар, но не эволюционировавший из совсем уж питекантропа, а одичавший аэд. Увы, не рапсод. Зарвавшийся менестрель, куда там до барда с его академиями! Макро- и микровзгляд отсутствуют, границы вещного мира непреодолимы. Классические иерархии рассыпались в песок, поэзии никто не учит. Любая современная поэзия – по сути профанская и, в лучшем случае, стихийная. В худшем же – эпигонская: зарождается клан и порождает клонов. Невеселая ситуация. Несмотря на мнимое изобилие – пустоватая. Это значит, что подготовлена почва для первожречества.

Изучать историю поэзии по (чуть ли не всем) имеющимся пособиям – все равно, что теологию – по «настольной книге атеиста». Ну что же, бывало и такое. Профанизация и сакрализация – между этими двумя полюсами тоже натянута нитка истории. Профанизация поэзии дошла до предела. Сколько ни лукавь, не навешивай магниты, не изображай, что все в порядке, лгать надоест, магниты ослабеют, и маятник начнет отклоняться в другую сторону, если еще не начал.

Поэзия – это религия мессианского толка. Очень старая религия, никто уже не верит в чудеса. Но все-таки мир метит в клир, плюя на иерархии, клир деградировал, и тот, и другой заслуживают приставки «псевдо». Все смешалось, превратилось в тотальный хаос. Повсеместно.

Можно спорить, свойственно ли России то, что произошло с ней в 20-м веке. Что же касается искусства, процессы, происходящие в нем, достаточно синхронны по всему миру. Хочется верить, что поэтический мессия заговорит на русском языке. Предтечи, апостолы, побивание камнями – особые темы, хотя и смежные.

Русская поэзия доказала умение блюсти традицию. Хотя бы тем, что так и не отказалась от рифмы, пусть не очень отдавая себе отчет в ее смысле. Отказ от традиции только ради отказа от традиции, без того, чтобы попытаться понять ее смысл, – самый глупый и варварский акт, который может совершить артифекс.

Обратное не менее опасно. Четырехстопный ямб ради четырехстопного ямба порождает гекатомбы или, если угодно, гигабайты никому не нужной гладкописи. Ни «ниспровергатели», ни «блюстители» не могут объяснить неправоту друг друга. Мы пришли к странному умозаключению: поэзия не объяснима исходя из себя самой.

Бывают периоды, когда радикальным является следование традиции, а не ломка ее. Сейчас именно такой период, ибо традиция утрачена, но следы ее видны там и здесь. Там и здесь, среди алюминиевых аполлонов и мраморных печных горшков, появляются живые ростки. Заметить их, понять, увязать с культурным контекстом, как настоящим, так и прошлым, затянуть лакуны и сакрализовать результат – вот путь современной поэзии, вот ее способ возродиться в первозданной силе и красоте.

* * *

Национальная тема – естественная граница между микро- и макрокосмом. В поэтическом смысле национальность – что-то вроде камертона, теста на чистоту голоса, нефальшивость. Можно разыграть любовь и ненависть, но не народность.

что же ты, берегиня, не уберегла? у берега

не стояла? вырвала бы, вымолила бы, выманила,

море бы на измор взяла, из моря вывела,

в водоросли бы вырядила - вдруг не выдадут?

Затем и нужен Париж – большое увидеть на расстояньи. Варшава, ровно посередине, – клеймо не на имени и не в паспорте. На душе? – нет, не клеймо, узор, проступающий время от времени, память о котором, как водяной знак, просвечивает сквозь все надписи.

Прабабка моя забыла в Варшаве куклу.

Больше века прошло забыть бы ах нет же нет же

пусто в душе моей будто бы кто-то плачет

Чуть подтянув фокус, натыкаешься на  рискованный панславянизм. Когда подобное объединяется с подобным, это всегда чревато неприятностями.

что это братья славяне мы все о муке?

что это сестры славянки мы все о боли?

это особая панславянская доблесть

так узнаются в беспамятстве други-подруги

Горизонты продолжают раздвигаться. Вот уже мир стал не больше игрушечного ящика. Обуздать взбунтовавшийся универсум возможно только отразив его на него самого. Зоркий глаз предчувствует маленькое зеркальце.

Ксеня заснула и видит сон.

Чудится Ксене, что из сундука

Странные вещи она достает.

И оно незамедлительно возникает. Чужое в своем. Осколок отчуждения. Маленькое зеркальце ренессансной картины, отражающее ее саму и зеркало в ней, и так до уютно упрятанной бесконечности.

утром смотрится в зеркало, чудится в нем совсем

чужое лицо, сквозь которое виден весь

божий дом.

Игры на этом уровне, четко определяющем телесные границы, – всегда театр, с его не очень-то разумным распределением ролей. Коломбины, Пьеро, настоящая смерть. «Давай сыграем: я умерла вчера.» Неизбежна эпизодическая андрогинность, ибо всякий поэт, в сущности, беспол:

мон женераль да-да я травести

что ж надо же кому-то быть мужчиной

Темы едва намечены, обрывки жаждут завершения, не завершены:

господи, пощади корабль, не ведающий причала,

руку, чуящую адские уголья мангала,

шею, знающую ярмо солнечного монгола.

а душа свернулась в клубок, заснула и замолчала.

а ей не больно....

Очевидно: книга – только начало. Но настолько прекрасное, что за юной колдуньей с дудочкой-карандашиком можно смело мчаться и в порыве доисторической дикости, и в костюмированном танце венецианских аллитераций.

Элина Войцеховская

oпечатки

стр 2, внизу: «жеНщину»

Стр. 11 в кОфейне дикой на монмартре.

стр 3 руку, чуЮщую адские уголья мангала

стр. 48 1-я строка сверху. Нравиться.

стр.49 «Король Артур», с большой буквы.

что_____ж надо же кому-то быть мужчиной