Юность Деда Мороза

Элина Войцеховская

 

Цари Фарсиса и островов поднесут ему дань; цари Аравии и Савы принесут дары;

и поклонятся ему все цари; все народы будут служить ему

                                                 Псалом 71

 

Die heiligen drei König' mit ihrem Stern,

sie essen, sie trinken, und bezahlen nicht gern;

sie essen gern, sie trinken gern,

sie essen, trinken und bezahlen nicht gern.

 

Die heilgen drei König' sind gekommen allhier,

es sind ihrer drei und sind nicht ihrer vier;

und wenn zu dreien der vierte wär,

so wär ein heilger drei König mehr..

 

... Da wir nun hier schöne Herrn und Fraun,

aber keine Ochsen und Esel schaun;

so sind wir nicht am rechten Ort

und ziehen unseres Weges weiter fort[1].

J.W. Goethe, Epiphaniasfest

 

 

Дед Мороз – креатура вполне антропоморфная, но человеком его считать все же непринято. Во всяком случае, дитя, обнаружившее под отклеивающейся ватной бородой в меру выбритую щеку кого-нибудь из родственников, будет, скорее всего, разочаровано. Для полноты ощущений необходима полоса отчуждения, о(т)странения; Дед Мороз – это чужой дед, являющийся издалека. Более того, некоторые косвенные признаки свидетельствуют о сверхчеловеческой сущности Деда Мороза, например, его одновременное присутствие во множестве мест, способность проскальзывать в печные трубы любого размера, а то и проходить сквозь стены.

Если считать, что порожденное цивилизацией божество – персонификация ее сущности, картина выходит не самая приятная. Старая цивилизация, интересующаяся исключительно материальными ценностями, любящая яркие краски и не помнящая своих корней. Ибо от Деда Мороза принято ждать исключительно материальных ценностей (причем, относительно мелких), носит он яркую одежду – никаких полутонов, откуда он взялся – никто не помнит. Но до критики современной цивилизации мы еще доберемся в свое время. Пока же постараемся максимально приблизиться к истокам.

Где родился Дед Мороз, как он жил прежде, чем состарился? Быть может, есть несколько Дедов Морозов, множество, легион? Нас интересует скорее история, чем география. Поэтому не будем утруждать себя сравнением норвежского Юлениссена с финским Йоулупукки. Пожертвуем также африканскими и азиатскими аналогами, всей этой милой натур-экзотикой в виде перьев, бубнов и грубо выделанных шкур. Для простоты и наглядности будем считать, что Дед Мороз – всего один, классический западный Санта-Клаус, Пер-Ноэль, Вайнахтсманн. (Разве что впоследствии рассмотрим отдельно, для сравнения, русский вариант, собственно Деда Мороза, ибо уникален.)

Увы евроцентристам: старый добрый Дед Мороз[2] явился из Соединенных Штатов и, следовательно, относительно молод. Как во всяком американском изобретении, здесь не обходится без претензии на свое рода первожречество, оккупацию пустого места. Дед Мороз, он же Санта Клаус родился в Соединенных Штатах в XIX веке. Европу он начинает осторожно осваивать только в начале XX века. Окончательной канонизации – розовощекий веселый старик в красной шубе с белой меховой оторочкой – образ достиг в 1931 году, благодаря рекламной компании фирмы «Кока-кола», и с этого времени начинается его триумфальное шествие по всему миру. Заметим, что практически на те же годы (случайность?) приходится легализация празднования Нового года в Советском Союзе. Таким образом, Дед Мороз оказывается выше политики и идеологии и привольно чувствует себя по обе стороны красной черты, что в очередной раз подчеркивает его сверхчеловеческую и даже, быть может, сверхбожественную сущность.

Разумеется, как это обычно случается в империях, речь шла не об изобретении нового божества, а об эвокации. Имя Санта-Клаус происходит от голландского Синтер-Клаас (Sinter Klaas) – Святой Николай. Не следует забывать, Новый Йорк некогда звался Новым Амстердамом, переселенцев из Голландии в Новом Свете хватало.

23 декабря 1822 года американский пастор Клемент Кларк Мур публикует стихотворение «Визит Святого Николая», немало поспособствовавшее популяризации упомянутого персонажа в качестве центральной фигуры рождественских праздников. Сами же праздники в нынешнем своем виде – уютный, очаровательный семейный (= простенький) праздник, с запахом хвои, корицы и жареных гусей – заимствованы из викторианской Англии и обильно сдобрены вдохновениями Чарльза Диккенса и его «Рождественских повестей». (Наряженная елка, к слову, стала обязательным атрибутом праздника тогда же, в викторианскую эпоху.) Таким образом, XIX век, по обе стороны океана, активно занялся реформацией Рождества. Младенец Иисус с яслями, ослами и волами отошел на задний план. Всей этой вертепной атрибутики просто не стало видно за корпулентной фигурой Деда Мороза, за увесистым мешком его, санями, прихваченными инеем, и веселыми оленями.

Тут самое время задаться вопросом: не стоит ли остановиться? Нужно ли копать дальше? Совместимо ли очарование с возможностью интеллектуального осмысления? Не пропадает ли прелесть явления при попытке проанализировать его логически и культурологически? Допустим, мы докопаемся до чего-то, что на момент способно будет сойти за истину. Но не испарится ли ощущение праздника? Не возникнет ли чувство, что мишура она и есть мишура, дешевый блеск над пустотой? Ответ на все эти вопросы один: увы, дороги назад нет; однажды перешед границу, по наивности не плачут. Итак, попытаемся разобраться, откуда взялась традиция праздновать Рождество в ночь с 24 на 25 декабря, и какое отношение имеет к ней Св. Николай.

Зимнее солнцестояние, темное дно, изнанка года – традиционное время (ежегодного) рождения солнечного бога и солнечного царя как его инкарнации. В Греции, во время зимнего солнцестояния, отмечавшегося почему-то 6 января (заметим эту дату), праздновались эллинизированные культы Осириса и Исиды. При этом Дева рождала время (Эон) и творилось множество чудес, в частности, вода претворялась в вино. Уже тогда праздник именовался праздником Епифании[3]. В Риме, с 17 по 24 декабря, праздновались Сатурналии. Казалось бы, в веселом культе плодородия, где рабы и господа меняются местами, нет ничего от торжественности Рождества. Меж тем, слагание с себя господских функций есть явный символ смерти, принятие их – рождения[4].

Сатурналии плавно переходили – 25 декабря – в рождество Митры, в латинской адаптации Sol Invictus. Культ Митры таинствен, мистериален; канонические тексты, написанные адептами, отсутствуют[5]. Митра рождался с факелом, мечом и во фригийском колпаке. С введением христианства в Римской империи митраизм, как и другие языческие религии, был запрещен, но уже в царствование Константина (между 325 и 354 гг.) день рождения Митры стал праздноваться как Рождество Христа, и дата выбрана, несомненно, правильно, пусть и отсутствует в канонических текстах, написанных адептами (Матфеем и Лукой).

Теперь попытаемся разобраться, каким образом причастен к празднованию Рождества Св. Николай. Краткая справка: Άγιος Νικόλαος (в русской традиции Николай Угодник, Николай Чудотворец, Святитель Николай, ок. 270 – ок. 345), архиепископ Миры Ликийской в Византии (ныне город Демре в Турции), согласно традиции, участвовал в Первом Никейском (экуменическом) соборе (325 г.), считается покровителем моряков и детей. Однажды Св. Николай подкинул золотых монет через печную трубу в дом, где жили три сестры-бесприданницы. Монеты попали в чулки, сушившиеся над очагом. Именно здесь, как полагают, следует искать истоки легенды о Деде Морозе, подкидывающем подарки в чулки. Существует и еще одна легенда, связанная с именем Св. Николая, гораздо более смутная и жестокая. Трое детей сирот однажды попросили пристанища у мясника. Тот, ничтоже сумняшеся, разрубил сирот на куски и засолил в бочке. Св. Николай воскресил детей. Согласно преданию, le Père Fouettard (Дед с Розгами), он же эльзасский Hans Trapp, голландский Zwarte Piet и австрийский Крампус – черный двойник Св. Николая, являющийся отшлепать непослушных детей или отобрать у них игрушки, и есть тот самый пристыженный и раскаявшийся мясник. Имеем превосходный, отточенный дуализм в духе Ормузд-Ариман, на фоне троицы (три сестры, трое сирот), отметим это, чтобы пойти дальше. Мы уже побывали за океаном, в Азии и, отчасти, в Риме, и путь еще далек.

Более шестисот лет после своей смерти Св. Николай вел, если позволительно так выразиться, спокойное существование в тиши своей ликийской гробницы. Настоящая активная его деятельность post mortem началась с оккупации Турции, собственно, турками, когда понадобилось эвакуировать уважаемые мироточивые мощи на христианскую территорию. В XI веке, при в меру криминальных обстоятельствах, итальянские купцы вскрывают ликийскую гробницу, останки перезахораниваются в Италии, в Бари, а украденная благословляющая десница отправляется в Лотарингию, в специально построенную церковь в городе Сан-Николя-де-Пор (Saint-Nicolas-de-Port). По пути, равно как и на месте нового захоронения, случается множество разнообразных чудес, и с этого начинается триумфальное шествие культа Св. Николая через всю Европу.

В течение четырех веков, 6 декабря, в день своей телесной кончины и в день своего почитания, в епископском, как положено, облачении, Св. Николай раздает подарки детям. Ситуация радикально меняется с приходом Реформации. Культ Св. Николая как будто раскалывается натрое в зависимости от географии и исхода религиозных войн. В католической части сохраняется прежний порядок. Протестантизм же, как известно, отменил институт святых. Соответственно, в землях, ставших протестантскими, культ Св. Николая либо искореняется и частично замечается культом младенца Иисуса либо неизбежно объязычивается. Образ строгого малоазиатского епископа, наложившись на изображение Nisse Tomte, веселого лесного гнома из нордических сказок, выкристаллизовывается в персонажа, известного в Голландии как Синтер Клаас. Дата праздника, меж тем, все больше смещается с 6 декабря в сторону Рождества. Процесс лаицизации Рождества и его персонажей продолжается в XVII-XVIII вв. Лесной народец – феи, гномы и эльфы – опять приближается к людям. Синтер Клаас, окончательно отбросив епископскую атрибутику, наряжается, как огромный добрый гном, в красную шубу и красный, наподобие фригийского, колпак.

Этнологическая и топонимическая связь двух портовых городов, Амстердама и Нового Амстердам, приводит к тому, что Синтер Клаас воцаряется и по ту сторону океана. Новосветское празднование Рождества, заметим, на первых порах сохраняло сепаратистский характер старосветского, но все происходило наоборот: подарки протестантским детям приносил Санта Клаус, а католическим – младенец Иисус. Перегородки по обе стороны океана стали размываться только в XIX веке и окончательно исчезли в XX. В начале статьи мы уже упоминали, какие два события поспособствовали созданию и канонизации современного облика Деда Мороза: во-первых, вошедшее в моду пасторское стихотворение 1822 года и, во-вторых, рекламная компания Кока-Колы 1931-го.

Эта статья – не исторический трактат, чураться сослагательного наклонения вроде бы не обязательно. Неизбежен ли Дед Мороз в качестве главного героя современных зимних праздников? Мог ли на его месте оказаться какой-нибудь другой персонаж? Трудно сказать. Но победивший архетип на удивление адекватен. Вот, например, почему: он превосходно встроен в систему собственных отражений. У него есть темный, большей частью держащийся в тени двойник, известный под именами Дед с Розгами, Крампус и пр. Имеется у него и просто двойник, разлученный близнец, который прожил совсем другую жизнь, но итоги приблизительно одинаковы и, более того, синхронны. Речь идет о собственно Деде Морозе, о русском Деде Морозе.

Русский Дед Мороз прибавляет к календарю праздников еще пару дат. К нынешним русским детям приходит он, по советской старинке, на Новый год вместо Рождества. Таким образом, к цепочке 6 и 24 декабря прибавляется еще 31 декабря. Если же не забывать о Рождестве, а также о старом и новом стилям, цепочка получается еще внушительнее: 6, 24, 31 декабря, 6, 12 января.

Отличий довольно много. Во-первых, наконец, звучит слово «дед». Как мы видели, в прочих своих ипостасях Дед Мороз носит имена либо производные от Св. Николая ( в германских, главным образом, культурах), либо первозданно-гномические (в нордических), либо же на базе слова père – отец (в романских). Русский Дед Мороз на целое поколение старше, так что никаких сомнений нет – персонаж не молод. Следствия глубже, чем кажется на первый взгляд. Уже в самом наименовании «дед» не содержится никаких религиозных коннотаций, тогда как романское «отец» неизбежно ассоциируется с Отцом Создателем. «Западный» Дед Мороз проходит сложную, многоступенчатую систему лаицизаций, которую мы бегло рассмотрели выше. У русского Деда Мороза нет никакой официально-религиозной предыстории. Св. Николай, даром что самый почитаемый (после Марии) ортодоксальной церковью святой, никоим образом не причастен к формированию образа русского Деда Мороза. Вернемся к вопросу, заданному в предыдущем абзаце: да, вылупился очень чистый тип, одновременно на западе и на востоке, пусть западная культура шла к его формированию гораздо более извилистыми путями.

Еще одно существенное отличие русского Деда Мороза от его западного собрата – появление рядом с ним женского персонажа – Снегурочки. Связь обоих названных отличий очевидна: Западный Дед Мороз – персонаж объязыченный, а русский – изначально языческий, с неуспевшей отмереть женской ипостасью. Кем приходится Снегурочка Деду Морозу – толком непонятно, то ли дочка, то ли внучка. (Идея педофилии в данном случае, по счастью, мало популярна.) Западной культуре понадобился гений профессиональных сказочников, чтобы произвести пару женских зимних персонажей: Снежная Королева versus Госпожа Метелица, причем первый из них вполне самодостаточен. В русской же культуре аналогичный персонаж существует испокон веков, пусть и на вторых ролях. Тем самым русский Дед Мороз не лишен сексуальности, пусть и с оттенком прошедшего времени. Он был женат, на Весне-Красне или еще ком-то, благодаря чему и оказалось возможным рождение Снегурочки. Но и западный Дед Мороз вовсе не андрогинен. Причем, маскулинность его подчеркнута (борода) и самодостаточна (пожилой возраст). Историю давних амурных приключений Деда Мороза можно только домысливать. Пока же даже адрес его, тихое укрытие, из которого выбирается он только на запах корицы и жареных гусей, провоцирует споры семи городов, если не стран, самых северных в Европе.

Мы приходим к последней главе жизнеописания Деда Мороза – фальсифицированной. Дед Мороз одет демонстративно тепло, поэтому понадобилось найти ему пристанище в полночных землях. (Россия, в свою очередь, раз уж в моде фальсификации, объявила родным городом Деда Мороза почему-то Великий Устюг, что немало поспособствовало процветанию города.) Значат же эти незамысловатые уловки вот что: нордическая цивилизация мало-помалу теснит южную. Деления на запад-восток, континентальность-атлантичность и пр. давно набили оскомину. Из биографии Деда Мороза, в частности, следует, что антагонизм север-юг набирает обороты. Какие следствия можно вывести из этого неожиданного вывода? Как приятные – цивилизация достигла такого уровня, когда жизнь на севере вполне комфортна, так и не очень – всю благоухающую прелесть средиземноморской культуры, со всеми ее замысловатыми теогониями, человечество склонно игнорировать. Утешает, что случается такое раз в году, но глубина забвения настораживает. Дед Мороз самодостаточен. Никакие шлейфы смыслов в обыденном сознании за ним не тянутся.

Здесь самое время, вместе с Бодрийяром[6], ругнуть современную цивилизацию. По Бодрийяру, вера ребенка в Пер-Ноэля есть симулякр веры, социальной договор, сам же праздник есть торжество рекламы и вакханалия потребления. Современное общество можно и должно порицать, хотя бы потому, что «о tempore, o mores!» есть вечный возглас, а поношение настоящего и восхваление прошлого – вечное занятие. Проблема же современного общества не в том, что оно общество потребления. Раз уж людям так нужны чулки для подарков, елки и игрушки, то очень хорошо, что все это находится в свободной продаже и доступно всем, у кого есть деньги и страсть к шоппингу. Беда не в том, что современное общество есть общество потребления, а в том, что оно есть общество забвения.

Логика деда Мороза есть «логика веры и регрессии» – это, безусловно, так. Но, являя вектор, направление движения, мэтр не в состоянии отразить (а, может, и почувствовать) всю глубину падения. Перед нами чистейший, достовернейший образец постмодернизма, способный служить доказательством того, что это понятие обосновано и имеет право на существование. И одновременно являющий все провалы этого понятия, не хуже, чем прорехи на побитой молью шубе кока-кольного Деда Мороза образца 1931 года. Постмодернизм полностью перенял болезни общества, и главная из них – статичность восприятия жизни. И для постмодерниста, и для обывателя сто лет – огромный срок, двести – вечность, поэтому Дед Мороз существовал практически всегда.

Не будем спорить, просто под занавес представления добавим еще один слой. Дитя, которому несут подарки в Рождественскую ночь – такое уже было когда-то, не правда ли? Да, именно, поклонение новорожденному Царю Иудейскому от Μάγοι από ανατολών, магов, волхвов с востока, известных также как три священных царя, путь коим в Вифлеем указала звезда (Матф., 2)

У Беды Достопочтенного[7] или кого-то из его преемников находим имена и описание внешности священных царей из старого греческого текста в переложении на латынь[8]:

1) Мельхиор, белобородый великан

2) Каспар, безбородый юноша

3) Вальтазар, чернобородый.

Все трое – внимание – во фригийских колпаках. В иконографии принято изображение Вальтазара не только чернобородым, но и чернокожим. Таким образом, на роль Деда Мороза подходит либо вечный Мельхиор, либо изрядно постаревший Каспар. По преданию, три мага символизируют три части света: Европу, Азию и Африку. Выбора не остается: Вальтазар – африканец, Каспар – моложавый гладколицый азиат, а нашего Деда Мороза зовут Мельхиор, и был он стар уже две тысячи лет тому назад.

Вообще говоря, речь идет о классической троице, той самой, что являлась к Аврааму с пророчеством, и вот, наконец, младенец родился. Впрочем, попадаются изображения, на которых царей четверо или двое. Изображение пары волхвов, соответствующее классической модели Деда Мороза и его темного двойника, имеется, например, в римских катакомбах Домициллы.

Праздник трех священных царей отмечается 6 января, ничего нового не привнося в западно-восточный календарь Деда Мороза. Но, странным образом, праздник этот вывернут наизнанку. Роль детей активна. Правда, они тоже получают подарки, но изображают при этом взрослых, приклеивают бороды, перемещаются. Есть что-то от Сатурналий, не правда ли? В современном варианте, дети, переодетые в священных царей, ходят от двери к двери и просят сладостей или собирают деньги на благотворительные цели. У ряженых с собой кусок мела. На дверях или дверных рамах благосклонных домов появляется надпись C+M+B в обрамлении четырех цифр наступившего года. Стало быть, в 2010 году надпись будет выглядеть так: 20- C+M+B-10 (причем над буквой М должен стоять дополнительный крестик), либо же, по рекомендации некоторых епископатов, так: 20*C+M+B+10, чтобы уважить звезду. Крестов же непременно три. Буквы С, М, и В – либо инициалы волхвов, либо же их можно трактовать и так: «Christus mansionem benedicat» («Христос благословляет этот дом»). Буква М, как видим, в центре.

Визит Деда Мороза тоже вывернут наизнанку по сравнению с традиционным поклонением волхвов, но изнанок у одного и того же события (тем более, зарытого в двухтысячелетнюю тьму) может быть множество. Не трое условных Дедов Морозов приносят дары одному единственному младенцу, а один единственный Дед Мороз приносит дары сразу всем младенцам. Где-то здесь и заключена высшая правда незамысловатого действа, примиряющая с ним и позволяющая весело праздновать уютнейший из праздников, несмотря на критичность ума, навязчивость рекламных компаний и царящую вокруг бездумность.

Звезды молчат. Стоит ценить и одаривать всех детей, хотя бы потому, что в каждом из них заложено большое, а то и великое. Стоит одаривать и взрослых. Пусть великое не сбылось, тем нужнее утешение, тем важнее настоящий, безусловный праздник, без оглядок.

 

 

 

 

 


[1] Три священных царя и их звезда,

Едят они, пьют, платить не хотят никогда;

Едят всегда, пьют всегда,

Едят, пьют, платить не хотят никогда.

 

Три священных царя явились на свет.

Их трое всего, четвертого нет.

Когда бы четвертый случился при сем,

Было бы больше одним царем....

 

...Итак, дамы и господа, мы с вами,

Не видно, однако, волов с ослами,

Поэтому надо путь продлить,

В других местах будем есть и пить.

                               Гёте, Праздник Епифании, перевод Э.В.

[2] До некоторого момента в изложении генезиса Деда Мороза мы пользуемся схемой, предложенной в книге

Martyne Perrot, Sous les images.  Noël, Le Seuil, 2002

[3] См., например, книгу под редакцией кардинала Поля Пупара:

Paul Pоupard, Dictionnaire des religions, « Noël et Epiphanie », Ed.PUF, 1994, pp. 1201-1203

[4] См., например,

Ольга Михаиловна Фрейденберг, Поэтика сюжета и жанра. Подготовка текста,

справочно-научный аппарат, предварение, послесловие Н В.Брагинской, Лабиринт, М., 1997, глава 1. в) 2. «Сатурналии», стр. 83: «Раб, переодетый царем, на самом деле берет на себя царскую сущность, а царь становится подлинным рабом. Но здесь нет в основе ни обмана, ни отгона злой силы, ни “разыгрываний”. Напротив, акт правдив, и смерти не противятся, а идут ей навстречу: обряд Сатурналий есть обряд смены ролей в буквальном смысле, и бог жизни, царь, переходит в бога смерти, раба-узника, а смерть — в жизнь, раб — в царя. Таким образом царь именно умирает, а не спасается от смерти в нашем понятии: когда раб в царской одежде властвует, делит царское ложе и царский стол — царя подлинного уже нет, он умер.

[5] См., например,

Franz Cumont, The Mysteries of Mithra, translated from the second revised French edition by Thomas J. McCormack, Chicago, Open Court, 1903

Текст доступен он-лайн:

http://www.sacred-texts.com/cla/mom/mom00.htm

[6] Jean-Baudrillard, Le système des objets, «La logique du Père Noël», Gallimard, 1968, p. 232-234

Русский перевод: Жан Бодрийар. Система вещей. М. - Рудомино, 1995

[7] Hugo Kehrer, Die Heiligen Drei Könige in Literatur und Kunst, Band I, 1908, 1976, pp. 66–67

[8] «Magi sunt qui munera Domino dederunt: primus fuisse dicitur Melchior, senex et canus, barba prolixa et capillis, tunica hyacinthina, sagoque mileno, et calceamentis hyacinthino et albo mixto opere, pro mitrario variae compositionis indutus; aurum obtulit regi Domino. Secundum, nomine Caspar, juvenis imberbis, rubicundus, mylenica tunica, sago rubeo, calceamentis hyacinthinis vestitus; thure quasi Deo oblatione digna, Deum honorabat. Tertius, fuscus, integre barbatus, Balthasar nomine, habens tunicam rubeam, albo vario, calceamentis inimicis amicus, per mirraham filium hominis moriturum professus est. Omnia autem vestimenta eorum Syriaca sunt». (Patrologia Latina, XCIV, 541 (D), Collectanea et Flores)