Элина Войцеховская

Стихи разных лет

2003

Epiphaniasfest
из Гете

Три святых короля и их звезда,
Едят они, пьют, платить не хотят никогда;
Едят всегда, пьют всегда,
Едят, пьют, платить не хотят никогда.

Три короля явились на свет.
Их трое всего, четвертого нет.
Когда бы четвертый случился при сем,
Было бы больше одним королем.

Я, первый, телом бел, лицом хорош,
Второго такого не найдешь.
Пока же при пряностях я, знать,
Придется девам подождать.

А я смугл, строен и высок,
В бабенках, в песенках – знаток,
Не пряности – золото – в мошне,
Поэтому рады повсюду мне.

Что до меня, я черен и мал.
Пока, однако, не пропал.
Я ем всегда, пью всегда,
Ем, пью, благодарю всегда.

Три святых короля в заботах, не шутя,
Ищут Мать, чтоб при ней – Дитя,
Чтоб Иосиф набожный был в поклоне,
Вол и осел лежали чтоб на соломе.

Есть смирна, золото у нас,
И ладана кое-какой запас.
Мы вам несем благую весть, 
Когда мы пьем – нас будто бы шесть.

Итак, дамы и господа, мы с вами,
Не видно, однако, волов с ослами,
Поэтому надо путь продлить, 
В других местах будем есть и пить.


*** 

Отбросишь? Пустая затея!
Для этого нужно иметь.
В карманах твоих зеленеет,
Звенит неизбежная медь,

А с ней рецидив прежней скуки
На тему: кругом – пустяки.
Но сколько ни вскидывай руки,
Найдется не давший руки.

Тебя привечают не больше –
Не меньше, чем этих и тех,
Но, Чехию путая с Польшей,
Ты жаждешь имперских утех.

Рецепт исцеления вечен –
Постись, повторяя стократ:
«Пирог у тебя недопечен,
И зелен, поди, виноград.»

Не слышат? Не слышно и фальши.
Уйди, не просись на постой.
Надежней держаться подальше.
Пусть дни полетят чередой,

Пусть с елки слетают иголки,
Шутя засыпая дары, –
Осколки, осколки, осколки
Любви, совершенства, игры.

6.01.2003


***

Я сторож брату своему,
Пока он не рожден,
Пока, послушная ему,
Не рвется цепь времен,

Пока его жестокий свет 
Меня не ослепил,
Пока его почти и нет,
Пока он не убил...

А мать безвольна и грустна.
То стонет. То поет.
Сидит зачем-то у окна
И ждет. Все время ждет.

Но вот последний тяжкий стон,
И крик – сильней стократ.
Я слаб. Безволен. Изможден.
Я мертв. Родился брат.


***

... Чепцы сменялись париками.
Прикрой главу свою, прикрой!
И, между нами, в этой раме
Ты эпилогом и дырой,

Пятном размытым, черно-белым,
Без выраженья и прикрас
Глаза мозолишь, тела с делом
Не примирив и в этот раз.

Поверх квадратной перспективы
Вспорхнет крылатый эпилог.
Ну что же? Правильно, красиво.
Как будто смог... Или не смог?!

Ликуй и плачь! Напевность, ревность
Озноб и жар идут на торг.
И тем прозрачней ежедневность,
И тем священнее восторг.

17 марта 2003


***

Не дальше горы, не ближе
Закрой полуклюв-полурот.
Меж пятен божественной жижи
Виденье Проме-промелькнет.

Желаньями сыты братья:
Все верно – Тартар, небосвод...
Сему же другое проклятье – 
Проклятье взбесившихся вод.

Стихии, распятый, зыбки,
А люди, распятый, дурны.
Но поздно! Признанье ошибки –
Лишь повод для новой войны.

Зачем не повергнут сразу,
И чем эта цепь дорога?
Полеты, отроги Кавказа
И вечная печень врага...

Под ребрами, справа, рана, 
И рана там будет всегда.
Но все же боишься обмана – 
Однажды все смоет вода

Чужая, иного завета,
И кто-то воскликнет: Воскрес!
... Он только сынок Иафета,
А ты – и орел, и Зевес.


***

Невинности ускользают в свой рай.
Ложе первой любви есть смертное ложе. 
Проснешься другим.


***

Сократа сократив стократ,
Ликуй и радуйся. Воспрянем.
Мой бледный брат,
Ты позабыл предел преданий,
И ждать тебя едва ли станет
Хранитель врат.

Склонись покорно, разбирай:
Как будто плевел... или логос? -
Поди узнай! 
Но если строго,
То ты утешишься не слогом,
И тих твой рай.

Ты больше не глядишь. Устал?
Я скоро замолчу. Навеки?
Итак, пора. Смежая веки,
Бери кристалл.

24 июля


***

Это случается на изломе здравого смысла,
Ветер несет забытье.
Пока не вычеркнут ты, не выслан,
Царствуй, мешая питье

Тоненькой веткой ничейного дуба,
Празднуй стиранье времен.
У эпохи всегда на поверку грубый,
Весьма неприятный фон.

Глупо и скучно присматриваться к вещам,
Ускользают тенью реки.
Знай: вопреки всему все будет, как хочется нам.
Знай: вопреки.

28.07.2003


***
 
С пределов царских торопливое зерно
Низринулось к земному саду/аду.
Тебе есть место. Что тебе оно?
Есть сеятель. Тебя толкнули. Падай.

Ты было лишь одним из многих, из
Отборных, одинаковых, весенних.
Ты станешь тленом. Спутав верх и низ,
Вернешься в царство. Царство вечной тени.

Предназначенье ускользает вспять.
Движенье есть. Движенья нет в помине.
Горячий плуг давно устал пахать.
Зерно упало. Почва стонет, стынет.

30 августа


***

Не лирику дремучую в сиреневом строю,
Не радугу над кручею – огонь и рок пою.

Пою бесплотность яркую, бессмысленность побед,
Божественной помаркою отчеркнутое «нет»,

Забавные возможности, печальные балы,
Закон неосторожности, из траурной золы

Проглядывавший истинный, чистейший бриллиант,
Один, не мной увиденный, открытый фолиант...

О ямбе и пиррихии спою вам лучше всех.
О скромные, о тихие, о средние, о смех!

А вы все беспардоннее про зелень да про синь.
Смеюсь в лицо иронии: изыди! Скройся! Сгинь!

1 сентября 2003


***
 
В равных пропорциях хочется счастья и смерти.
Впрочем, смерти больше и чаще.
На дороге, в стакане, в патроне, в конверте –
Тот, кто ищет, обрящет.
Смерть любая сродни суициду –
От щедрот от моих – сто пудов индульгенций.
Сквозь июльские иды, сквозь сентябрьские иды
К стройплощадкам небесных Флоренций
Мыльные пузыри пронесут переливы
И взорвутся, безудержно правы,
Под веселые крики, под смех нефальшивый
Детей разноцветных, кудрявых.

5 сентября


***

Сироп от кашля колера шатреза.
В груди – огонь, в груди – зеленый хрип.
Я сяду в кресло размышлять о прозе,
Усну, как в замке, презирая скрип

Кровати. Ложе смерти, ложе страсти,
В горизонтали – страшный древний яд.
Кто сидя дремлет – избежит напасти.
Сеньоры этак спали, говорят.

Итак усну, отгородясь от века
Болезнью, буквой, змейностью перил.
Я засыпаю. Почитай мне грека,
Что над рекой трилингвой одарил.

Язык бесспорный, лишний и блестящий,
Страницу третью трудно отыскать.
Я помогу, коль ближний не обрящет.
Я сидя сплю. Мне проще быстро встать.

25 сентября


Трубадурское

Если ваш муженек глуповат,
Не грустите, сеньора, не стоит.
Будет думать свое он, простое.
Всякий умник вам станет, как брат,
И с дружками вам хватит услад.

Коль не слишком умен ваш супруг,
Не спешите смеяться, сеньора.
Каждый день первосортного вздора
Два ушата прольются вам вдруг
На головку из мужниных рук.

Если суженый ваш не умен,
Вам не будет ни счастья, ни горя.
И с беднягой легонько повздоря,
Вы дождетесь веселых времен.
Он же глуп! Вы умнее, чем он!

Удержите скучающий вздох
И запястья смочите духами.
Муж, как мир, начинен пустяками.
Держишь кошку – спасайся от блох.
Мир, как муж, не хорош и не плох.

5 октября


***

Было в течение долгих лет,
Кажется, будет всегда:
Семь дураков говорят: нет,
Я говорю - да.

Если о чем-то пойму: никуда,
Рядом - другой ответ.
Семь дураков говорят: да,
Я же скажу - нет.

Семеро против знают толк,
Судят бойчей семькрат:
Тот, кто один, - человеку волк,
Кто всемером - демократ.

Дальше идут, пишут закон:
Было и будет так:
Кто всемером - несомненно умен.
Тот, кто один, - дурак.


***

Вот она идет творить миры,
Ни в одном тебе не будет места.
Ночь тиха. Безжалостна Целеста.
Капитолий замер до поры.

Приманили южную, гляди – 
Силуэт ее в тени акаций.
Смуглый колер Рима впереди
И другие беды эвокаций.

Ревностью охвачена всерьез, 
Вечность сокрушит по-карфагенски.
Видишь, ближе, подле белых роз,
Силуэт воинственный, неженский.

Что ж, молись, прибегни к ворожбе,
Вакха называя Дионисом.
Торопись! Она идет к тебе,
И в руках ее букет нарциссов.

Созидая, будет разрушать.
Хаос – верный путь к воротам рая.
Возопи, что сил: Помилуй, мать!
Может, пощадит, легко, играя.

Поздно. Тщетно. Знаем я и ты.
Мне ли, темной, не бояться Рока?
Будешь ты нигде бродить без срока
И срезать увядшие цветы.

8 октября

 
***

Скоморох позабавил, и ладно,
Напустил разноцветную тьму,
Рассупонил, и было б отрадно
Невпопад подчиниться ему, 

Перенять шутовские повадки
И куплеты тянуть вразнобой.
Ухмыляется, резвый и хваткий,
Лицедей. Он доволен собой.

Продолжает кричать и кривляться,
Леденцы раздает там и тут.
Экий странный – не кажется, братцы? –
Этот шут? Только вправду ль он шут?

Он серьезен. Но радостны люди,
Кто-то пляшет, а кто и поет.
Скоморох позабавил. И будет.
Скоморох рассмешил. Пусть уйдет.

Средоточье чудовищной силы,
Как змея он снует меж людей.
«Вы со мной?» - «Как иначе? Помилуй!»
«Так за мной!» - возопил лицедей.

«Я властитель. Не слушайтесь мрази!»
Раздает там и здесь тумаки.
Что же люди? А люди в экстазе:
Уж страдать, так от этой руки.

«Все в колонну! Построиться! Дружно!»
Тяжким гулом исходит земля.
Позовешь – отвечают натужно,
Прерывая свое тру-ля-ля:

«Не мешайте нам! Он же хороший,
Просто милый беззлобный дурак.»
И блестит балаган скомороший,
И звенит бубенцами колпак.

9 октября


***

Тень моя, ты ждешь моих движений.
Я застыл, а ты трепещешь, тень.
Пребываешь в тяжком напряженьи.
Может, встану, но пока мне лень.

Ja, ich bin’s. Я буду править балом,
Ты – молчать, стелиться, угождать.
Ожиданье длит твою усталость
И мою живую благодать.

Ты, моя двумерная, безгласна.
Ты, моя серейшая, плоска.
Не терзайся, милая, напрасно:
Зол удел смурного дурака.

Этот бал, поверь, не из последних,
Сотни люстр и множество теней –
Радостных, покорных, нежных, бледных.
Ты же – жди. Кто знает, сколько дней?

Встану в полдень, водружу корону
И не жмурясь погляжу на свет.
Я блюду незыблемость Закона.
Ну а ты? Тебя давно уж нет.

11 октября


***

Отсыревают рукописи, сахар.
Тревожен аромат последних роз,
Прекрасен вид.
Уже недолго, скоро исцелит
Хромое время, полоумный знахарь,
От летних слез.

О паутинной зыбкости песков
Твердит волна с усердием могильным,
С поверхности земли смывая год.
В саду еще горит свеча, еще зовет
Суицидальных мотыльков
Невинно-пыльных.

13 октября


***

Рассыпалось, разбилось – не вернешь.
Но к счастью, к счастью – ты теперь родная.
Ночь так тепла, ты мирно спишь, Даная,
И льется дождь.

Ты рыжая. Зовешься золотой?
Ты бледная. Но как иначе в башне?
Как быть с простой, пронзительной, вчерашней,
Другой мечтой?

Что снится кроме этого дождя?
И кроме этой ночи – светлой, длинной?
Среди кудрей запутались цехины.
Звенят, блестя.

Сегодня все сменилось, и порой
Ропща, в сердцах, отыщешь виноватых.
Что этот сын? – случайный, грубоватый,
Пусть и герой.

Ни прошлое, ни будущее не
Существуют. Если что бывало,
То только ночь, то только звон металла
В забытом сне.

15 октября


***

Толкуй меня, толкай,
Срезай углы и кожу.
Увидишь новый край
И скажешь: мы похожи.

А прежде от души
Блюла мою отвагу,
Дала карандаши 
И белую бумагу.

Ты так терзалась, мать:
Дитя сидит без дела.
Велела рисовать...
Ты этого хотела?!

Штрихи тонки, легки,
Но влажен лист от крови.
Из-под моей руки
Ползут ряды чудовищ.

Не надо мама, нет...
Теперь жалеть не надо.
Ты плачешь обо мне,
Как об исчадьи ада.

Раскаты далеки,
Но вздрогнешь от удара.
Из-под моей руки
Ползут, ползут кошмары.

Ты так уязвлена:
Гляжу, мол, исподлобья.
Но я не рождена
По твоему подобью.

Припомнишь глубь реки
И сказки старой пряхи.
Из-под моей руки
Ползут чужие страхи.

Смиришься скоро ты:
Ну что ж? Изгнали бесов.
Измятые листы
Зажмешь тяжелым прессом

И, бережно храня,
Рисунки вставишь в рамы.
Толкуй, толкай меня,
Пусть кровоточат шрамы.


egmg, обозвавшей меня талмудисткой

Бабиломского талмуда 
Тяжек звучный том.
Улыбнулась не тому, да
Разберусь потом.

Спотыкаясь в каждом тропе,
Стих пишу такой:
Ходит-бродит по Европе
Бодрый вечный гой

И находит в каждой букве
Злых семантик ряд.
Бабы треплются о клюкве:
«Кисло!» - говорят.

«Тут талмуды, - бают тетки, -
Тама – каббала.»
Я стояла посередке
И не то взяла.

Фолианты все раздали
И свободных нет.
Все, как прежде. А в начале
Было: алеф, бет...

18 октября


***

Вечерний рассвет – вот вам вздох о кострах, разгоравшихся долго
И долго потом освещавших резной горизонт.
Как этих божков, нелюбимых, из стадного долга,
Вином ублажали, елеем, мне трудно припомнить сквозь сон.

Их трое, наследных божков, нескладных родительских пугал,
Жрецам нашептали о крови, но пахло вином от огня.
И двое скучающий взор не сводили с алтарного круга,
А третий, лишь третий сурово глядел на меня.

Мой крошечный идол, смешной истукан с аметистовым глазом,
С оскаленным ртом, в ожерелье из душной травы.
Что медлишь ты, идол? Мне тягостны эти проказы.
Срывай же венец с непокорной моей головы!

25 октября


***

Торгуем оружием. Вялотекущие войны
Для вас – разоренье. Для нас – отрезвляющий труд.
Не надо скупиться, бояться – воюйте спокойно.
Те боги иль эти – какие-нибудь да спасут.

Плывите к своим островам. Вопрошайте оракул.
Копите обиды-безделки, лелейте врагов.
Следите за прессой. Читайте туманные знаки
От пара оврагов до парных коварных шагов.

Не надо сердиться: мы только торговцы. Святые –
Здесь вы: за идею, за правду, за счастье, за дом
Рискуете жизнью, прекрасные и молодые.
... Не станем лукавить. Так что же, что им продаем?

Все лучшее – вам, а врагам – боевые обноски,
Трухлявая рухлядь и ржавый бессмысленный скрип.
Воюйте и пойте. Нам песен летят отголоски
О тех, кто погибнет. О тех, кто пока не погиб.

26 октября

 
***

Не уходит пора, не уйдет,
Ни вином не прольется, ни сидром,
Не скользнет между радужных нот
Ледяной скороспелой клепсидры,

Не растает горячим костром,
Не раздуется северным ветром.
Уходящее точит перо,
Оживает в движеньи ответном.

Так и будет всегда. Иль не так?
Промелькнет и не даст оглянуться?
И в раздумьях, певец и простак,
Ложку меда положишь на блюдце.

Смысл пронзит золотые дела.
Струны-стрелы рассыплются одой.
Вечность – это живая пчела,
Что прилипла к поверхности меда.


Песня кочевника

Кочуй! Твой путь далек, далек,
Ведет он в никуда.
Земля уходит из-под ног.
Вечерняя звезда
Осветит миг, осветит суть,
Осветит тайный смысл.
Еще успееешь отдохнуть.
До будущей зимы
Пройдут века. Прекрасно ал,
Прекрасно юн восток.
Сейчас припомнишь, что познал,
Поймешь, чего не мог.
Сотрешь беспомощную вязь
О нищенстве босом,
О том, что дни спешат, катясь
Прозрачным колесом.


***
 
Щупальца твоих кальянов,
Извиваясь, говорят:
В мире не было обмана.
Правда – яд, и кривда – яд.

Виноград притворно сладок,
Рядом царствует халва.
Я без склада и без лада
Буду петь, ронять слова.

Распахни одежды, телу
В ароматах как в раю.
Коль чему-то есть пределы,
Не о них сейчас пою.

Из очей твоих бездонных
Взглядов сыплются лучи.
В мире не было закона.
Мир блаженствовал в ночи,

Но предался своеволью
И бежал из темноты.
Сразу стало много боли.
Я не первый. Да и ты.

Нам досталось слишком мало 
От беспамятства времен.
В мире не было кинжала.
Затупился скоро он.

В мире не было порока,
Если был, то звался: рок.
В мире не было востока,
Ибо мир и есть восток.

2004

***

Секрет тавромахии. Сорок безвинных врагов,
Назначенных свистом бичей, пересвистом.
Вино проливая из жил, из точеных рогов, -
Борьба есть игра - помолчим же о чистом.

Не время пахать и не время охотиться, не
Тебе, лицедей, рассуждать о мечах и оралах.
Я зритель с дешевой трибуны в далекой стране,
Мне жалко не жертвы – разящего жала.

Плыви, акробат, над багровым исходом боев.
Он правильный бык, ты – исчадье мишурных событий.
Я вряд ли запомню случайное имя твое.
Ты хочешь не смерти, а славы и прыти.

Игра завершается. Плащ выпуская из рук,
Дивишься чудным отголоскам сладчайшего койне.
Он жертва, упрек круглоглазый, отвергнутый друг.
Ты дал ему шанс. Уходи же спокойно.

25 января


***

Мы были первыми в этом списке,
но тут приключились
сума, тюрьма и чума.
Мама! Не было мамы.
И пока мы бились в агонии,
забросив это и то,
боги насторожились.
А нужно было
в тюрьме требовать бумаги,
в суме носить бумагу,
в чумном бараке обернуться бумагой.
Боги перепугались,
подумали: мы умираем/умрем.
«Перебор с инициациями, - решили боги,
кто там в списке третий, второй?
С тем же взглядом почти, но нечумным?»
Тем временем мы разогнали чуму,
взорвали тюрьму и т.д.
Мы все-таки первые,
богам ли не знать?
Но тех, третьих, вторых, уже опьянила бумага,
и больше не будет пьянить.
Их будет смущать пустота.
Они нам желают сумы, тюрьмы,
смерти чумной на фоне пустого листа.
Не понимая. Понимая.

7 марта


Елене Шварц

Поэзия – заразная болезнь,
Воскресный бред над пятничным раздором
И нависанье тихого «Аз есмь»
Над микрофонным полу-хором.

Не-винный дух, пюпитры невпопад,
Тщета и смех, клубки перечислений – 
На этой сцене ряд не значит лад,
Но выпало стоять на сцене.

Весь Рим – театр, а миру – невдомек,
Имперский смысл готов прорваться словом.
Урок идет невпрок. Чужой урок.
Урок, звучащий снова. Снова.

12 марта 2004


***

Здравствуй, поэт! Не божиться мне, плачь – не плачь,
Тайны не видеть вокруг случайных покровов тебя-меня.
Это про граммы, про светы чужих удач.
Это про честь не увидеть смысла дня-огня.

Сидя в норке, опишешь все щелочки, дыры в ней,
Все переходы полутонов в четверть-тона.
Я отменяю всех твоих мальчиков-девочек. Пусть мне слышней
Голос-гипноз, мне не страшен яд змеиного сна.

В дудки дуди, как умеешь. Шамань пока.
Лей свою воду в песок. Как умеешь, лей.
Слово не хочет звука, рука – клинка,
Как замечает самый трепетный из королей.

13 марта


***

Чутьем беспросветного волка,
Забывшего траурный дом,
Заметишь: застряла иголка
В мохнатом наряде твоем.

Он не был тебе по размеру,
Свисал, расходился по швам.
В ушах же звучало: «За веру,
За веру и меру воздам.»

Бежать, не бежать – все едино.
Остаться, оставить – смешно.
Картина, другая картина
И третье с четвертым окно –

Чужое не грех не закончить.
Внезапно разучишься выть,
Облаешь уже не по-волчьи
Портного, продевшего нить.


***
 
Буквы выпрыгнули в воздух,
Стали прыгать и резвиться.
Ты же знаешь: это просто
По дороге пыль клубится.

Это принц, из замка в замок,
Едет выручать принцессу.
Вот он скачет неустанно,
Вдоль реки и мимо леса.

А принцесса в черной башне
Морщит покрасневший носик,
Плача ест пирог вчерашний,
Плача заплетает косы.

Злой колдун (зачем, неясно)
Спрятал девицу от мира.
Принц не тратился напрасно,
Молодой, но не транжира,

Накопал он в поле брюквы,
Закидал злодея мигом.
Колдовство, теряя буквы,
Прыгнуло обратно в книгу.

Ты читаешь. Буквы скачут,
Отрываются от строчек,
Воздух наполняя плачем,
Смехом королевских дочек.

Только кот таких явлений
И не видит, и не слышит.
Стоит ли бороться с ленью?
Это буквы, а не мыши.


***
 
Окаймление лета дождем бессловесным.
Грусть наподобие камня: режь по шаблону узоры, остальное – пыль.
Ветер утих. Любое падение будет отвесным.
Порождение камня – хрупкого, желтого – стиль.

В последний раз выйдешь вглядеться в неясные лица,
Узнаешь спешащих скрыться, уйти стороной.
Вот кто царь солнечный, тайный, кто царица.
Ухмыльнутся. Возможно вернутся с весной.

Успеешь ли крикнуть «осанна» знаком, жестом,
Будешь ли долго бродить по вечерней заре,
Ждать возвращения лета изнанкой, дождем бессловесным,
В мае каком-нибудь, в сентябре.


***

Кудрявы мои забавы:
Елей да багряный сон,
Падения, переправы, 
Прыжки поперек времен,

Сдуванье алмазной пыли, 
Гляденье во все глаза,
Догадки - из каждой были
Есть выход на небеса,

Изгнали где дух зловещий
Прекрасные, что могли
Искусственно старить вещи,
Приписывая нули.


***
 
Я уже не смогу вспомнить все свои адреса,
Все интерьеры, пейзажи, каждый на свой манер
Мил и убог. Память растит леса
Вечно сухих дерев.
Дом. Отношение буквы к случайности, коей нет.
Что-то чугунное-литое, вроде резьбы впотьмах.
Можно вернуться, придумать другой сюжет.
Что раздражает: чужие ошибки в своих словах.
Место не будет свободным, часто бывает пустым.
Пьесы не очень похожи, сцена привычно-стара.
Песни звенят надрывно, мелодии их просты,
И заглушает их голос: пойдем, пора!


***
 
Время выбора, распутья.
Путь свободы, ох, далек.
Сквозь начальственные прутья
Кто-то бросил уголек,

Угрожающий пожаром,
Посягающий на суть.
Это не та-тары-бары,
Это муть, святая муть.

Костерок не стал пургеном,
Не избавил от войны.
Догорели крыша, стены,
А решеткам хоть бы хны.

2005

Русско-дворянская оперетка

Отлучены навсегда мы,
И не вернутся назад
Наши червонные дамы,
Наш лиловеющий сад,

Старые липы усадьбы, 
Нео-классический дом...
Знать бы... Не знать бы! Не знать бы!
Все, что случилось потом.

Как занимались пожары
И расползались вокруг;
Стали безудержно стары
Лица прелестных подруг;

Как проступал ниоткуда
В отзвуках прежних балов
Влажный букет незабудок,
Цветом похожий на кровь.


Какой-то кнопкой, вроде сброса,
Вершить беспечные дела.
Куда меня, о, рифма-глосса,
Путем жемчужным завела,

Какие райские созвучья
Дождем медовым пролились,
С усердьем рачьим или щучьим
Притворно увлекали ввысь.

Что ж лебедь? Улетел, но скоро
Опустится на гладь и твердь.
Любуйтесь, бросьте хлебных корок,
Но лучше не давайте петь.

Доброжелатель, враг ли тайный
Задал вопрос, ответа нет:
Кто пересмешник попугайный,
А кто (тихонечко) поэт.

Страсть крепнет. Буря закипает.
Дебаты переходят в бой.
А я ответы – знаю, знаю
И все несу их стороной.

2 марта

 
***

Вашим ученым безднам, Беттина,
Место в пугающей тьме бессердечной.
Взглянешь: пустоты,
Отпрянешь, но кто-то
Мерно потянет назад
Веку ушедшей любви
Петь поминание. Ноты
Пуще, чем книги горят.
Кудри блестели, мерцая, мерцая,
Жаждали света лампад. Вечер струил аромат
Нежных сомнений...
Пепел осыпал, и пыль одолела.
Черти уводят – за дело, за дело. 
Дева, учение – ад!
Вашим ученым бредням, Беттина,
Место в сердечной золе.

12 марта


***
 
Горсть манны – словно пыль одна.
Развей! Настало время судей.
Тверди моленья о сосуде
Без дна, без сна,

Хоть лоб разбей, сомкнулись небеса
И знак не явят. Под восточным ветром
Что на оливах, что на кедрах
Недолго держится роса.

Как знаешь, впрочем. По полету птиц
Иные ищут в дальних, зябких странах
Следы пророков истинных, обманных
И юных, и беспечных жриц.

6 апреля

 
***

День смешной, лампадой новой
Ты расцвечен кое-как.
Обольстишь ли, как Кановой
Трижды ваянный пятак?

О пристрастьях бесполезных
Что пропеть мне? Дар как дар,
С перуном из черной бездны
Низвергавшийся нектар.

Просодия не про Пана.
Пан пропал – лишь громче трель.
Эх, юдолище обмана!
Эх свирель моя, свирель.


***
 
Втрое посредственный полог тебе,
Тайна, которой цена – три обола.
Царствует соло красавица Лола,
Мир притаился в немой ворожбе.

Прочь, гегельянец! Бессмысленный, прочь!
К трону подходит ничейная дочь.

Стук каблучков по железным мостам,
Мелкие птицы грешат небесами,
В меру чужими гремит голосами
Серой планиды дырявый тамтам.

Это стаккато, а это – форшлаг.
Ноты ускачут, да будет не так.

Скроется трижды и трижды и три,
Ветер сметет до последних пылинок
Шлейф лепестков, легкомысленно длинный,
День растянувший до красной зари,

Нынче – свежайший, а завтра – сухой.
Чтоб ни случилось, красавица, пой.

1 июня


***
 
Наречиям медиоланским, пизанским, прочим
Нет числа. Куда меня ты завела 
Идея рока – дочь удачи, идея Рима, дочь осла
Златейшего, под медным змеем,
Он старо-зелено пророчит про странно-звучные дела.
Я вечный отпрыск Идумеи 
Средь иудейского села,
И цареградская родня, меня родившая в Кампанье,
Отречься тайно норовит,
И мне Эмилия-Романья Тосканой ставится на вид.
О, родичи минувших дней, года не делают родней.
Луч солнца заблудился в кроне 
Высокой пинии, а ей нет дел до темных мест в законе.
Вертя-крутя свое кольцо, бреду среди чужих дворцов.
Пейзаж не просит слов, лишь благовоний.


***
 
Путей не зная близких,
Летят издалека
Любовные записки,
Смиренная пурга.

И ты, зеленоглазый, 
Едва подался в свет,
Не избежал заразы,
Нашел себе предмет

И рвешь в куски бумагу,
Швыряешь по углам,
Вскочив, пройдешь два шага,
Опять рвешь пополам,

И так, и этак вертишь –
Эпистола нейдет,
И с мыслями о смерти
Сидишь ночь напролет.

Оплыли канделябры,
Камзол оплел паук.
Любовь бы взять за жабры!
Чернила смыть бы с рук.

Но кончились чернила,
Где взять их в 5 утра?
Как ты напишешь милой,
Что жизнь, мол, есть игра,

Хариты, мол, качали
Тебя, а не меня.
Ложишься спать в печали
И спишь до полудня.

Выходишь вялый, сонный
Купить еще чернил.
А небо так бездонно,
А ветер легкокрыл.

Вздохнешь: пожалуй, надо
Взглянуть со стороны.
Все эти муки ада – 
Кому они нужны?

Но вот Она навстречу, 
А ты уж забывал...
Бумага, перья, свечи
И вечный карнавал!


***

Папа, вот и ты посреди Италии.
Как тебе здесь? Неправда ль, 
Мы слишком многим были обделены.
Видишь, жизнь склонилась к колесам резиновым
И катается с ними по окрестным холмам.
Впрочем, ты помнишь, зная, что ты умрешь через месяц
(Ты знал это тоже, конечно),
Я попросила научить меня управлять самолетом.
Ты усомнился, что можно объяснить за минуту.
Я отвечала, что 1) понятлива и
2) мне уже приходилось летать в одиночку.
В этот раз мы летели вдвоем.
Помню взлет, но не помню посадки.
Что с этим месяцем, он еще не прошел? 


***
 
Я проживаю трижды запасную жизнь.
Придет ли тайный странник – нет меня,
В положенном мне месте нет,
А там где есть, никто и не отыщет,
Запутаны следы двойным узлом,
И образ истинный забыт, запрятан
В долинах идеального, меж снов.
Нынешний мой облик и голос мой
И намекнут, и путь подскажут,
Но прежде нужно отыскать меня.
Гулять от идеала можно только в пустоту,
К другому идеалу или в область созиданья.
Правильный мой свет, пошто завел в такие-то пределы,
Где правды нет во тьме звучащих нот?
Но чуждый антураж мучительно понятен
И собран по крупицам наименее чужого,
Привычен и не чужд уже, ну разве только малость, вздох.
Реку повернули вспять, название осталось.
Плыви, мой плот, не достигай сегодня
Ненужных стылых берегов.
А завтра линии сомкнутся, 
Картина смажется, растают звезды.
А завтра станет все равно.


***
 
Скрывайся, мальчик! Впоперек судеб
Кричи: свобода, мол, ждала у входа.
Мне горя нет в тени чужой природы.
Мне срока нет. Куда уходят годы –
То знает Феб.

Теченье дум смирит теченье лет.
Печаль твоя –о, вправду ли бездонна?
Хотел побед, достались лишь препоны.
Кому воздав, бесчинствуют законы,
Кому и нет.

Спеши исчезнуть до грозы чумной,
До радужных, до радостных закатов.
Собачьи очи траурной Гекаты
Глядят едва ль не ласково, пока ты
Еще со мной.


***
 
Бог и дьявол побрезгуют местом пустым,
Где нет ни пучины, ни зыбких медлительных звезд.
Люди станут безвольны, безвинны,
Летописным трудам не подвластны,
Прочтут по слогам: пус-то-та,
Звук пустой отлетит в никуда,
Сам в себя отразясь, приумножась.

Имя месту сему: пустота,
Безмятежна она и чиста.

Залетит ли заблудшая стая,
От нее отобьется вожак,
Ускользнет за безвидны границы.
Птицы смолкнут – на то они птицы,
Чтоб понять недвусмысленный знак.
Человек ли воспрянет, мечтая,
Но поникнет и он: воду лить, не сносить решета,
То и это растает.

Имя месту сему пустота.
В пустоте не воздвигнуть креста.

И жрецы, отслужившие мессу никому и нигде,
Воспоют тишину тишиной,
Небеса не вберут ораторию тягостных вздохов,
Ибо нет ни небес, ни долин и ни вод.
Если что примерещится – это пройдет.
Расточая вотще поцелуи, пустотой начиняя уста, 
Не спасешь и не ранишь.

Имя месту сему пустота,
И ее не обманешь.

Что за путник, откуда, сказали б с востока,
Когда бы еще оставался восток.
Я прошел площадями больших городов,
Я прошел и нигде не оставил следов,
Так утоптана почва, так камни остры.
Я плакал и шел,
Рассыпая моленья свои по преддвериям рая и ада.

Я искал бестелесность, безвещность, без сна
Шел и шел, за страной открывалась страна,
Но я видел: не та.

Имя место сему пустота?
Вот ее мне и надо!

Вмиг очнулись и люди, и дьявол и Бог.
Ты искал пустоту? Ты ее превозмог!
Пустота – это тоже тяжелый обман;
Пустота – это тайный запретный дурман.
Все на месте: суды и пожары,
И зажжется огонь, и прольется вода,
Завтра будешь казнен и вернешься сюда,

И узнаешь страну, хоть страна уж не та.
Только имя ее навсегда пустота.


***
 
На два пустеющие дома
Вихрь спускается. Цена ему
Горстка битой глины и несколько
Листьев плюща.
Как недолог, о ветер, порыв твой,
Как долог твой путь.
Теперь ты очень далеко.
Модель расплющенных плющей
Вернее звука, плывущего туда, туда.
Разруху разогнав метлой садовой,
Лишь пуще спутаю клубок
Восточных линий, тягостных прохлад.


***
 
Сколько алтарей – столько божьих ипостасей.
Любая деталь напомнит: и это бог.
Идем, Благодатная, порог
На сей раз неясен.

Путь лежит дальше, за аркой – еще одна, 
Пелену пусть развесит обманщик, коварный маг.
Если где-то не сможешь нащупать дна,
Знай, это добрый знак.

Легион одинаковых человечков несет свои орифламмы,
Гимны свои твердит в фальши, похожей на хор.
Если ты, разминаясь, возьмешься за гаммы, 
Начинай с ми-минор.

Первая точка, камень тяжелый брошен, рядом
Что ни поставишь, вмешается тень ворожбы.
Твои алтари пред тобой, касайся рукой или взглядом
Этого камня, этой резьбы. 

 
Угловая философия

Ты обращаешься к божку этого угла.
Он сидит на загривке у паука
И надзирает за красотой паутины.
Экая жизнь смешная, она бы могла
Дотянуться и до второго угла, но рука
У божка коротка. Мы живем здесь и ныне,

Больше нас не будет ни там, ни здесь,
Ни сейчас, ни потом – 
Это говоришь мне ты, отряхнувшись от пыли.
Будем же в лупу глядеть на каждую пылинку днесь,
Будем же размышлять о малом сём
И споем же оду углу, пока нас в нем не забыли.

Тот безумец, скажешь еще,
Кто развеявши пыль и золу,
Родство позабыл и гулять убежал в чисто поле.
Я же отвечу, трижды плюнув через плечо:
Помни вот что: коль уж торчишь в углу,
Для верности выбирай тот, что в подполе.

29 сентября


***
 
Слышь, Израиль, приходят какие-то девы – рыдать,
Нараспустят волос, к небесам возведут распрекрасные очи,
Руки горе возденут. Простая падет благодать
И на тех, кто возжаждал ее, и на тех, кто и знать не захочет

Ни серебряной пыли, оставшейся между страниц,
Ни прощального крика беспечных непуганых птиц.

Очень много, Израиль, чудес на изнанке покоев твоих.
Напророчена вечная жизнь, хоть девицы скорбят по чужбине.
Тот ли, этот ли берег под дланью Господнею тих, 
Тот ли, этот очаг позаброшен, но вряд ли остынет.

Что там семь или сорок? Пускай затянулся урок,
Кто вчера по складам разбирал, тот сегодня читает меж строк.

Так-то, Изя, восстанешь и будешь немедля прощен.
Ты усвоил закон: хоть борись, хоть покорствуй, продлится счастливо
Вавилонщина кресел и чресел, колен и племен
И рыдания дев, полуздешних, преступно красивых.


*** 

Ты ли брат? Зевесовы уроки
По всему пропали без следа.
Вышли деньги, силы, слухи, сроки.
Льется дождь. Вода, кругом вода.

В этой влаге из того потопа 
Мы по капле кубок наберем,
Отчищаем мысли, тропы, стопы,
Удивленно смотрит старый дом.

Он такое знал лишь понаслышке.
Он воспрял и отчасти поник.
Дождь идет. Играем в кошки-мышки
Так и эдак. Я и ученик.

1 октября


***

Что мне в колонии этой – я даже не грек,
Предков моих имена не припомнит замшелый некрополь.
Век, уравнявший оковы с браслетами век
Вынес меня к берегам накануне потопа,

Где узнаваемы формы. Откуда? Я вырос не здесь,
Где изумрудное море вздыхает лениво,
Дней разгоняя притворно застывшую взвесь
Влажной протяжной забавой в приливы-отливы.

Это закончится тоже, но им невдомек,
Местным, не плававшим дальше соседних колоний:
Варвар – на то он и варвар, богат беглецами восток,
С рынков, от храмов текут ручейки благовоний.

Если я смею еще – о печальная ложь –
Верить, что что-то – мое, запишите мне этот
Слепок со слепков, где вечером мирно бредешь, 
Зная, что дню не бывать, но уже не боишься рассвета.

15 октября


***

Вместо соли хватаюсь за ножницы – 
На ошибках не учатся, без
Не скучают судьбы-непреложницы
Стокудрявых раскосых словес.

Что ж, планида моя разудалая,
Поразвесь голубых бумазей,
Научи: это скудное-малое
Отбывает в случайный музей.

Не портрет, не итог, бессловесное
Окаймленье нелучшего дня.
Расшвыряй распорядки небесные,
Ветер, и - улетай от меня.

7 декабря

2006

Post Mortem

После смерти тебе все не важно,
О, лиловая птица-душа,
Воспаряешь легко и отважно,
И несусь за тобой, не дыша.

Птица – да, отлетевшее лето
Было первым, последним и вот
Не дождешься ответов, приветов,
Если это прошло – все пройдет.

Безразличны, бессмысленны, вязки
Происшествия, тайны, дела,
И я знаю: не будет развязки,
Потому что однажды была.

Выше, психе, низинные пятна
Не застят голубой окоем.
Слышишь, реквием петь не спешат нам,
Ну а гимны мы сами споем.

6 января


***

... И Анна будет в золотом.
Беда с сияньем вашим, Анна.
Сокрытый смысл придет потом, 
Но красота не первозданна.

Но красота не стоит уст,
Медоточивых в тон наряду.
И перьев скрип, и веток хруст –
Лишь обрамление обряда.

Отбросив мирт, епитрахиль
Дубовый посох, три свирели,
Пан умирал, рождая стиль...
О, Анна, руки опустели.

7 января


С. Ю., брату по монитору

Огромный, он не стоил ни сантима, занял полстола.
Стол нелюбимый, новый, никакой, 
Всего лишь ловко уместился в узком подземелье 
(Окно – экран, и не предвидится других).
Во всей зачищенной пред веком Бурдигале дубового бюро с огнем не сыщешь,
Огонь их и пожрал, и воскресенье не наступит.
Но продолжим. Клавиатура черная неясной марки,
Французская – все задом наперед. Дно пещеры достигнуто,
Поскольку монитор турнюром подпер карминовую стенку 
С оттенком жженой умбры и каплей охры.
Маляр-араб (с ног до головы в белилах) был изумлен, 
Но вскорости припомнил, что у него на родине так красят, точно так,
Про Карфаген не знал он ничего,
Что вам, что мне, культура, дом, диплом не признан,
Вы здесь не черноножки даже. О, mon petit pinceau, mon silencieux.
Стенка же скрывалась прежде под обшивкой из досок, 
Изглоданных ордой термитов, не хуже, чем обломки бригантины 
На черном берегу на фоне бледных нагих костей.
Вот вам и Европа, закатный край, вечерней коего забрался только 
Нордический герой, иль кто-то из его семейства, 
Вайнландия, и цвет: сиена, пурпур.
Дощещек больше нет, а есть труба, простертая в подземную клоаку,
По ней стекает мыльная вода, уносит запах моря, 
Лепестков жасмина, еще чего-то, розмарина, мальвы.
Поверх трубы – коряга из шато Икем, насос иссохше-золотой
(Представьте, мы на улице Сотерн),
А сбоку (повыше, как научил премудрый F.), покоится модем.
Беспроводной, но почему-то с проводами.
Под трубой – два ряда книг, фонтанчик, камни.
На стенке слева – остров мертвых 
(быть может, повезло, и Беклин настоящий), 
Катарский крест, на стенке справа – пусто.
На столе от монитора справа – принтер, слева – краски, 
O, mes petits pinceaux, o, mes tranquilles.
Это все. И ничего из Минска, кроме
Фотографической триады. Но неоттуда и она, они. 
Так будем чуждыми, как этот монитор, на кой
Со мной взирает только роза в банке
Из-под прованского – не масла, но вина.
Она успела потемнеть – не банка – роза, но это временно,
Клянусь водой, оранжереей, Бомбастом Теофрастом
И чернотой нессохшихся листков.

8 января


***
 
Заупокойных молитв обо мне
Прочтено довольно.
Матушка, истина все же в вине –
Той самой, невольной.

Ох и ноша дана мне зачем-то да на
Расписном коромысле.
Хоть крути, хоть швыряй, не расплещется эта вина – 
Та, что трудно домыслить.

Лед сковал ее и, неподвластна огню,
Стала твердой как камень
Горе-влага, что тянет ко дну и ко дню,
Но совсем не дурманит.

Я по кругу иду от зари до зари
С зябкой ношей своею.
А когда за спиной раздается: умри,
На мгновенье немею.

19 января


***

Духи простора, я запираю вас
В малой комнате с видом на стенку.
Будет не раз: в мой лоб вы стучитесь, как в дверь.
Будет не раз: убегая в простор, за собою тяну вас шлейфом.
Но там вы пугливы, привычны к другому. 
Будем держаться (бес)плотной толпой, вместе.
Где я с вами – я дома.
Где я с вами – там дома, конечно, нет, 
Там предел упований.
Я не то, что в нирване,
Я подбираюсь к третьему тому своей судьбы, я выбираю.
Духи простора, вам придется стать
Моими гончими псами,
Моими быстрыми хищными птицами.
У меня – ни одной перчатки.
Добыча не в этих пространствах,
Вам придется учиться идти насквозь.
Я ваш мэтр золотой, я почти всегда в черном.
Духи простора, я буду учиться у вас – прозрачных, упорных.

10 февраля


***

Безупречность капает по капле
На свинцовый тускло-звонкий лед.
Я ищу следы нездешней цапли,
Их сегодня снегом занесет.

Прочь с дороги, бешеная птица!
Нет, останься, ты мудрее всех.
Свежий снег как смытая страница,
Этот псевдо-изначальный снег.

Чистота не может быть первичной,
Птичьи лапы пишут нам пролог.
Я сметаю мантией фабричной,
Птичий ловкий, тягостный урок.

Шаг за шагом портится походка,
Спотыкаюсь, медлю невзначай,
За спиной домысливая четко
Белый трепет белых птичьх стай.


***
 
Вот и крутится дней колесо –
Жернов, круг гончарный?
Быть может, и прялка.
Я закрываю лицо,
Мне страшно,
Мне холодно, жарко и жалко.
Я забегаю вперед
В тысячелетнем движеньи назад.
Я сажаю дубы в Жизоре.
Привыкнув не ждать наград,
Вдруг вижу: в награду досталось 
Мне целое море.
Я стекаю к его берегам
Речкой – не слишком спокойной, но чистой.
Я не здесь и не там,
Срок отмотан по всем статьям,
Я умею не слушать соло-хористов.
Я спешу на равнины,
Иссохших лугов
Ощущенье свожу
К кануну потопа,
Закругляя, сметая.
Коль ты избрала меня,
Затащила на край земли,
Вручила перо,
Помоги мне, не очень святая!

15 февраля


***

Лиловатый – таким он предстанет перед тобой,
Смеющийся, злой,
В мантии, коей шлейф
Ткут до сих пор в соседнем царстве.
Радуйся: ты узнал о нем первым 
И молчи: все равно не поверят,
Обсмеют и займутся своей суетой:
Их бессмысленность – это их смысл.
Скрывает весна свой священный огонь
В дупле не забывшего высохнуть древа.
Трещина ляжет еще не теперь.
Если мимо пройдет он, тебя не заметит,
Значит, вы проиграли оба.
Вот тогда и подумай о пепле,
О золе и о новом столетьи,
Когда снова научишься ждать.

18 февраля

 
Март

1. 

Протяжные весны,
Тихим лучом погоняя,
Верно пророчат: остался не день
Марсовых таинств.
Воля какая
В каждой ложбинке, черным наполненной соком,
Белой росой,
Зеленым пречувствием дня.
Приходит, меня не храня,
Едкая боль и тупая.
Ангел мой, жесткий, босой,
По склизкой землице ступает,
И крыльев не видно.

2. 

Да здравствуют живительные сны
Холодного предчувствия весны,
Восторги плотной зимней темноты,
Намеки неразлившегося света
И холод черного небытия.
Забвенье обрету и я,
Зажгу костры и встречу лето,
Чтоб жить без скуки,
Цветы поливая,
Сорняки вырывая,
Решительно роняя руки.

14 марта

 
Песенка-молитва

Поддерживай меня во сне,
Во сне, во сне, во сне,
В моей нахлынувшей вине,
В моей чужой – не той стране,
Где я, конечно, вне.

Меня опять ослепит день,
И краски обесцветит день,
Объемы уничтожит. Тень
Упрячется за дальний пень,
Туда брести мне лень.

Я прежние шепчу слова,
Забыть бы надо те слова:
Мертва, жива, мертва.
Пойдет ли кругом голова,
Взойдет ли свежая трава
На дне сухого рва –

Считать итоги недосуг.
Веревка есть, но не дан сук,
А дерево – не хватит рук 
Срубить, не хватит мук.
Луг зелен, тонок звук,

Не слишком спорятся дела,
Недалеко летит стрела,
Как знать, смогла иль не смогла
Достичь соседнего села,
А там колдунья зла.

Пусть не почует чуждый дух,
Уйду, да не испустит дух:
Сия земля не стерпит двух,
Нередко поражал старух
Мой странно острый нюх.

Пресветлая! Твоя печаль
Мне тянет жилы. А была ль
Земля, где цвел миндаль?
Ты говорила: очень жаль
И уходила вдаль.

Ты говорила: как же ты?!
Я ухожу, а как же ты?!
С деревьев сыпались цветы,
А я – нездешней красоты –
Стояла у черты.

Пресветлая, тебе помочь
Смогу, как сможешь мне помочь.
Чтоб воду в ступе не толочь,
Пророчу я, и ты пророчь,
Да слушай, улетая прочь,
Поет ли, вглядываясь в ночь,
Возлюбленная дочь.

17 марта


***

Охрани меня от жизни чужой.
Обращаюсь к тому, кого больше нет, – охрани.
Я в игры играю твоей неразменной душой.
Катятся дни.

Отпуская безмолвие плавать по далеким волнам,
Затеряться в стихиях, даже и сгинуть – пускай,
В одиночку гоняюсь за смыслом, однажды явленным нам:
Мне, тебе... Скоро май.

Ты порою снисходишь, опускаясь, бросаясь ниц.
Я смотрю не туда, я моргаю, щурюсь, сплю.
За все паденья пера, разрывы яви, страниц
Отсылаю проклятия февралю.

9 апреля


***
 
Кетер, бина, прохладно.
Профаны рисуют знаки, маг стоит в стороне.
Сквозь дождливый день, безотрадный
Несется плач бездомной собаки о ясном дне.

Рабство - тихая суть какого ни есть начала.
Будем свободны на солнце, в ненастье уж как-нибудь.
Странная нянька мою колыбель качала,
Странные зелья мешала, потом провожала в путь.

Черной соседке она подавала знаки,
Та растворила ставни, вслипнула и она.
Я ухожу, вот только сейчас приманю собаку.
Мир вам всем, очевидцы. Там и здесь шехина.

Я ухожу, и нужно ль так расточать угрозы?
Ветер надрывно дует. Лозы никнут к земле.
История размером с красную сочную розу,
Забытую в Судный день на обеденном темном столе.

10 апреля


***
 
Я склоняюсь к твоим пустякам,
Рио-рыба, плывущая к новым векам,
Рио-rei, услада династий.
Ну туда, ни сюда, ты пошел по рукам, 
Том поэта, ловца сладострастий.
Там он, сын забытья, все про страждущий сон,
Про пробитый аморной стрелой корасон
Выпевает, сражаясь с ознобом.
Карнавал отшумел, и стихает прибой,
Группа нищих шагает за гробом,
Подбирая какие-то перья, швыряя цветы.
Город-шлейф волоку за собой с высоты,
Отлетают обиженно блестки.
Я черчу письмена по морскому песку.
Город-горе умильно лежит на боку
И желает соленой известки.

29 апреля


***

Я могу – вот и песня моя о закладках – 
Расточать небеса под бесплодные ливни,
Расточать времена под нездешнюю суть.
Эвоэ, мой мучительный, радостный, сладкий,
Мой суровый нектар, претворенная манна,
Вечно бледная пыль возлияний старинных,
Освящавшая ночь и являвшая путь,
Ты уже не желанна.

Я уже о другом – бестелесны сомненья.
Не касаясь земли, прохожу молчаливо,
Возмущенье и вопли склоняют траву:
Эй, постой, благовонья, елеи, куренья
Мы тебе ли, жрецу, не сносили в божницу,
Не твердили ли стих за стихом терпеливо?
... Ставлю точку, слегка подправляю главу
И листаю страницу.

14 мая


***
 
Обожествленная, умна, но до предела.
Елей стекает по светильникам холодным.
Мне до отступников какое дело?
О, что за дело до хулы бесплодной?

Безвременье накатит и отхлынет.
Коль жертвы нет, что толку от молитвы.
Я жду не сна – полупрозрачной стыни.
Клинок, сменяясь лезвием от бритвы,

Ведет бескровный сказ по твердой почве.
Я жду ее, явится и встревожит.
Те песни, что поются только ночью,
Нахлынут впрок, прорвутся из-под кожи.

Приостановится с суровым одобреньем.
С трудом шепчу, не заглушая ветра.
Наедине с последним верным пеньем
Тихонько плачет мать моя Деметра.

13 июня


***

И вам случается, Your Madness,
Завидным, вещим ураганом
Явиться сорок раз во сне.
Моя рифмованная весть
Идет путем слегка обманным,
Едва ли помня обо мне.

Рукой, не знающей перчатки,
Вершатся судьбы тех, кто в масках,
Я ж на границе наготы.
С меня, поверьте, взятки гладки,
Мудреные ночные сказки 
Прозрачней, чем мои листы.

Не расставляйте ваши сети,
Не расшивайте их атласом –
Я знаю цену темных лент,
Легко предвижу те и эти 
Смешные старые прикрасы,
My best, my dear poor friend.

29.08


***

Потом тебе будет позволено
Разве что постоять в дверях.
Ветки, суровые реки, зеркала
Останутся в прошлом и будущем.
Выбор – это комната, она неизбежно мала.
Отсутствие выбора – да, это так:
Бездомных не пускают дальше прихожей.
Когда пройдет и это, заменится копией, слепком, сном,
Когда забудутся боль, непогода, безденежье, светская хроника, ложь,
Когда, утратив цвет глаз, обретешь настоящее зренье,
Увидеть, что то, что за стенами, отчасти даже годится,
Будет немного досадно, пока же живи как живешь, 
Хоть снаружи, хоть вне,
Пиши свои знаки на самой бетонной стене
И не завидуй яркой подбитой птице.

18 сентября


***
 
Слеза прирожденного мага
О смутных событиях дня.
Слегка пожелтела бумага
Под взором меня / не меня.

Слегка растворились ворота
Со скрипом, притворно чужим,
И вихрь, опьяненный полетом, 
Пророчит растаявший дым.

Все мысли в далеких подвалах – 
О счастье ручного огня.
Кого-то судьба задевала,
Кого-то – меня? не меня?

9 сентября


***

Буду идти медленно – ползти – отмечая детали, 
Крошечные, производя из них вехи, эпохи.
Эта жизнь – только место сыскать повернее – в чести
У тех, у кого... Но продолжим: плохи дела лишь тех,
Кто за мгновеньем не видит дня,
Кто едва примечает черты, но не жаждет исчеркать бумагу
И разметить судьбу, и глядеть с высоты
Незаметно и пышно, как и положено магу.

Сон дан лишь затем, чтоб воскликнуть: ох, и ночка была!

Проснувшись от холода, головной боли,
Разбившегося где-то стекла, ухватиться за ношу свою,
Разорив за мгновенье гнездо, 
Где веками сидела мудреная хищная птица,
Поводила крылом и не знала забот.
Способ не провалиться похож на ходьбу 
По ветхой и редкой сети, по канату, по лезвию...
Полет есть тоже способ не провалиться. 
Что ни скажу, переоткроется глупым жрецом,
Перезапишется в новых тетрадках и вновь мне приснится.
Буду во сне, узнавая, лепестки рассыпать по листам – 
Голубые, синие, в беспорядке.

4 октября


***

Служка нежный, в бестрепетном храме,
Затвердив песнопения Раме,
Перелистывает зеркала:
Та ли ты, что когда-то была?
Здесь не то выраженье лица,
Там не та амальгама.
О, пресветлая Рама,
Пощади мудреца!
Что попало в тебя, то вернется,
Разве что – не сейчас.
Досточтимая Рама, помилуй уродца,
Не открывшего глаз.
Рассыпаясь от скупости рук, безразличия слова
Отражений бесцветных ресниц,
О, волшебная Рама, помилуй чужого,
Не упавшего ниц.
Мир плывет в достоверные дали,
Я пою и блюду ремесло.
Кришна-Рама возлюбит едва ли
Не познавшего зло.
Тень смиренья в полдневных пределах,
В завитках заплелись воедино позолота и грязь.
Рама, что же, помилуй за дело,
Раз ленца не пришлась.
Царствуй, злая граница Завета!
Ты гибка, многолика – спасибо за это.
День прошел, моя песня не спета,
Но еще далеко до рассвета.
Всем, кто слушает, выйдет урок.
Только мне невдомек.

9 ноября


***
 
Республика Небесная готовится к выборам.
Кандидаты занимаются коалициями,
Пластическими операциями,
Сокрытием темных делишек:
Не пронюхал ли кто, что в эпоху безбожья
Глушили не такой, как пристало, нектар?
Что дедусь был из смертных?
Что Зевс XXXII – даже не потомок Зевса I?
(Отсюда презрение к числам!)
Что по молодости – с кем не бывает? – 
Явился к красотке, красавцу, 
А те отказались сдаваться в психушку,
Издают мемуары, том за томом,
Про прекрасные десять минут?
Ассистенты и пресс-атташе
Шлют пророчества в чуткие уши
Дураков и журналистов,
Намекают жрецам, что пора обновить позолоту,
Доводят до слез прозрения
Женщин в платочках и без
(слезы – избирательные бюллетени богов),
Доводят до слез надежды
Суровых мужчин, безразличных детей – 
Совершеннолетие обрушивается в колыбель 
Вместе с дарами, проклятиями.

Так каждый день.

Бог, из еще молодых, 
С именем, пока не просочившимся в газеты,
Один только и решается заговорить о реставрации.
Знает, впрочем, не хуже других:
Даже если такое случится,
Его шансы падут в пустоту.

2007

***

Кукла пишет по углам
Бледно-присного картона.
В голове ее – бедлам, 
Но с усердьем непреклонным
Все выводит вензеля,
Лиловеющие грядки.
Мерно вертится Земля
В галилеевом порядке.
В теплом мире счастья нет.
Нет, поди, его и выше.
Отчего-то гаснет свет,
Слепо, глухо кукла пишет.
Исчезает белизна,
Но кончаются чернила.
Безразличия полна,
Кукла пишет все, как было.
Как сгущались небеса
Неигрушечного дома
Как звучали голоса –
Те, что будто бы знакомы.
Кукла пишет в пустоту,
В пыль словесного тумана.
Знаки тают на лету
Слишком поздно, слишком рано.

3 февраля 


***
 
Вода и суша

1.

Наша – поэтов – жизнь плывет по морю,
По бесконечности яркими точками.
I’ll try to explain this, don’t worry.
Как попадают в море: источник
Может прорваться даже в пустыне.
Так было прежде. Так происходит ныне.
По морю плывут цветы, обломки
Дерева, даже камня. Имя воде – вода.
Голос, на суше сходивший за громкий,
Над водой улетит в никуда.
Смерти нет, есть всего отраженье, отплытье,
Шлейф цветных лепестков, плеск мутнеющих вод.
От Орфея давно не осталось и тени,
Но его голова поет.

2.

Большинство коннотаций – видите,
Я начинаю с простого – 
Порождаются дымом, легко отлетающим прочь.
Пыль взметнется, осядет,
Лишь после этого слово
Прогремит:
Мне уже не помочь.
Мне уже не слоняться по теплым прилипчивым странам,
Умиляясь цветенью стремительно-красных кустов,
Обрывая седые печати с платана – 
Я и вправду готов.
Если суша исчезнет, сотрется, засыплется снегом, 
Я останусь один, а вокруг – нагота, пустота,
Поплыву, поползу, сохраняя в утробе ковчега
Половину листа.

3.

Я не слежу за речами погрязшего, 
Сбившегося с пути,
Не различающего торных дорог и ледяных разломов
Поверх речистых пустот.
Что бы ни было сказано, это слишком знакомо.

То грозят кабинетом,
То медвяным простором,
Ощущением света
Над бессмыссленным взором.

Коклюшки стучат, плетут мудрено,
Да из горницы ходу нет.
Что за кличи летят над кампаньей?
Верно ли, что песня в пути отрицает смысл пути?
Неуместны любые признанья.

Тот, кто слушал вполуха,
Растранжирил поклажу,
Стилизует разруху
Под родные пейзажи.

Отошедший молчать не желает – 
Сипит и хрипит,
Словно песню его одолела хвороба-зараза.
Отошедший забудет и будет забыт,
Но – терпенье! – не сразу.

4.

Я один из четырех, пожалуй,
Солнечных заброшенных младенцев,
Вдалеке от пышных скучных залов
Выросших и не проклявших детство.

Я один из четырех последних,
Не забывших имена и знаки,
И на тризнах мира и обеднях
Различал лишь вой чужой собаки.

Мне к лицу бесстыдная прохлада.
Что случилось, вечно остается.
Я один из четырех. От яда
Почернел старинный сруб колодца.


***
 
Под кряхтенье звонаря,
Под куплеты школяра,
Эвоэ, моя страница,
Ты прекрасна до утра.
А потом придет рассвет – 
Ты прекрасна, спору нет,
Только новую страницу
Мне придумать не во вред.
О,чарующий дурман
Яркой ночи, тот, что дан
В утешенье, в отрезвленье,
В избавление от ран...


***

Всего лишь дождь. Купель наоборот.
И-он, и Ной восславили стихии.
Вода придет, спадет, уйдет,
И все чисты: хорошие, плохие,

И те, и эти, даже мудрецы
С их темной страстью вечно лить чернила.
В воде начало, в воду – все концы,
Чистилище есть душ, порой без мыла.

В воде растает самый четкий знак
И поплывет. И вскоре растворится.
Что над водой – не разглядеть никак.
Там, кажется, чердак, ночные птицы.

2009

***

После «Порги и Бесс» неизменно 
Мелькает трубка неона,
Отделенная от прочих домов 
И от этого, главного дома.
Дрожит зеленым и розовым, 
Сбившись с толку, не освещая.
Не нуждаясь в ориентирах, 
Над ней летит стая, коей не видно.

От умножения сущностей, от
Укладывания узоров из камешков, трубок
Приходишь к минимализму.
Имя ему непростое: этап, промежуток.
Кто-то и здесь остановится,
Гнезда совьет с оргастическим стоном.
Ты же идешь сквозь концертную ночь,
Пахнешь ладаном, кофе.
Темень пронизана ветром, дождем,
Беспросветным неоном.

*

Потом он стал уверять, что не задохнется
В музыкальном своем бреду.
Ему надоело, он вытащил кольт
И выстрелил по направлению сердца.
Долго глядел, как отлетает дымок, кровь сплывает.
Я не падаю, рану не зажимаю.
Спасибо, маэстро, я попробую взять высоту.
Да поможет мне дырка, пробитая сквозь пустоту.

*

В двух минутах от рая пахнет жареным –
Вы это знаете, я и подавно.
Тайна щекочет ноздри,
Забирается под воротник холодная тайна.
If you are a real realtor, would you like me
To see you license in real time?
Апартаменты не хуже, не лучше всего, 
Обо что приходилось споткнуться.
Багровеющий сумрак, кран проржавел и течет,
Справа сосед – нахал,
Слева соседка крови попьет, удивится – водица.
Здесь перекрасить, там заменить.
Будет сниться печаль, неуют,
А когда и сюда за тобою придут,
Это будешь не ты – неприметная птица.

24 января

***

Przydażało mu się patrzyc’ na stynącą wodę.
Trzymał ją martwo.*
На второй странице учебника,
Мелким шрифтом, курсивом, справа
Нашлось объяснение: в смерти много согласия.
Добавилось: много любви.
Через край истекали проточной водой
Немудреные чаши-каноны.
Мне молчать пред законом,
Мне ответствовать пред 
Эолийским дыханьем,
Захлестнувшим долину к закату.

*

Это правильно: на границе
Следует остановиться, понюхать воздух,
Моргнуть увлажнившимся оком,
Вздохнуть об утраченном, обретенном
И бесстрастно задать вопрос.
Сны о границе читаются бустрофедоном,
Пишутся клюквенным соком
Поверх астенических грез.

Преступающий тих и покорен,
Простоват, как рассудок велит.
Говорить полагается мне.
Он молчит и глядит на усмешку Лилит,
Повернувшись спиной к простыне.

*

О ваших бедах, достопочтенный,
Мы беседовали в прошлом сне:
О вине, о беспечности, о поворотах,
Совпадениях гласных, согласных вполне
С нерешимостью тайной вычеркивать что-то,
Сходившее не за автограф судьбы – 
За пристойное факсимиле, 
Сохранившее скорость, наклоны, пробелы,
Вензеля и кавычки.
Что ж, возможно, придется оставить привычки.
Завтра – новые сны,
Комментарии (вечный италик) будут, пожалуй, вредны.
Обрусевшая полька в браслетах и кольцах,
Подмигнув, устремляется мимо.

Нефтис встретит Асклепия только
В узких улочках Рима.

__________________________________________________

*Ему случалось смотреть на остывающую воду. Он держал ее мертво(й хваткой) (польск.)

15 августа

***

Про подпорки малыш забыл.
Скользил неловко,
Ловил деревянные санки
В заиндевевшие рукавицы.
Сезоны спутаны.
Может быть, будет весна,
А пока она даже не снится.
А пока застывает изнанка
Канала, вбирая размазанный шпиль,
Голые ветки, бурые листья.
Эти ветер и бург затирают страницы
Не удержавшихся в кабинетах
Рукописей, вялых трактатов от скуки.
За окном видна комната, люстра, камин.
В старушкиных пальцах мелькают спицы,
Не разберешь, четыре их или пять.
Вокруг кресла бегают внуки.
Надевают, снимают шапки, шарфы.
Время торопится вспять.
На берегу канала
Юноша зябко играет со льдом,
В отсутствие шубы укутавшись ветхим плащом,
Размышляя, что это и о чем.

21 ноября

2010

***

Не узнаю цитату, хоть и звучит затерто.
Раскрути свою ниточку, недотрога.
Медный пятак с силуэтом рогатого бога
Звякнул по камню и скрылся во влажной пыли.
Нарастанье тяжелого форте где-то вдали
Разбавляет печаль от утраты. Если б могли
Смыслы не гаснуть по темным углам- закоулкам,
Бессловесность если б не значила больше
Чужих фолиантов и пыльной шкатулки,
Было б понятней, воздастся иль нет.
Незнакомка неловко, поспешно
Швырнет подаянье и пропадет навсегда.
У нее классическая кельтская внешность,
А мы не знаем, куда уходят года.

21 февраля

2013

Pastel 

(Jardin des plantes) 

Из желтых цветов получается синяя краска
Плывет между лилий,
Славу несет южному городу,
Деньги несет и почет.
Это колер гордыни, несчастья,
Деликатнейшей власти.
Знаешь ли, путник, о чем повествует
Цвет одежд отворившего дверь?
Эти знаки читают теперь
В императорских комнатах,
Не вблизи, не вдали,
Сообразно гипотезе
Замысла мутных небес.

15 июля


***

От персонажа кукольность переходит в толпу поедателей пряных лепешек.
Темные лица повернуты в сторону,
Откуда плывет пестрота.
Алчешь ли времени, несешься ли в гору по улочкам узким,
Помни, Ассунта, шута.

Встретимся в жизни, которая вся на ходулях,
Вся истонченная факелом вспыхнет и будто бы не было сна.
Птицы тебе пропоют о другом, мир покажется проще.
Знаешь, Ассунта, ты будешь одна только в своем забытьи,
Но, увы, безнадежно одна.

24 августа


Смысл времени 

Дело не в имени: так зовут нас всех.
Имя разглядывают в глубине цветка,
Пользуясь каплей как лупой.
Оно такое как раньше,
Меняется взгляд,
Причастный глубин посерьезней цветочных.
Таким вот путем безнадежного знанья
Идешь уже в одиночку.
Легчайший порок.
Смеются порталы,
Недвижными ликами львов тебя примечая.
Смеются беспечные птицы:
Еще одна жертва, восставший пророк.
Ты можешь застыть иль бежать –
Даже это не важно.
Ты можешь решиться на траурный спор
С тем, кто ниже тебя.
Чего ты не можешь:
Заполнить сухими цветами чужие страницы,
Забывая урок.

*

Скрещены шпаги. Смысл момента –
Только в этом кресте,
А не в форме эфесов
И пока еще не слетевших шляп.
Тьма поглотит то и это,
Но не идею исчезновенья
На фоне креста.

*

Возможно ли возвращение?
Про воду, ее круговороты-спирали
Известно поди даже варварам,
И в этом они преуспели получше любого
Мудреца с островов.
Сияние дня открывается здесь и сегодня.
Сияние вечности... – но об этом нельзя.
Загадочный морок
Нужен только для памяти, для пред-
Вкушенья.
Восточный восторг
Сменяется западным,
И нет никакого закона
Ни в том, что замечено завтра,
Ни в том, что наступит вчера.
Пути одиночества так же чреваты
Его застываньем
Как мгновенье и вечность.
Повторение запускает ненужный отсчет.
Осенняя щедрость,
Осенняя честность.
Чудесная, злая пора.

*

Ягодный бог, озаряющий кровью долины.
Косточка-семя иль сок –
Это выбор, не знающий слез.
Радость сродни умиранью:
Ничто не продлится,
Не встретив границ
Неотмеченных, но не-
Одолимых.
Надмирная кровь
Не может свернуться,
Не может прокиснуть.
Аминь.

*

Смысл времени - только в том,
Что открыто
То, что можно прочесть,
Что дается сегодня
И было закрыто вчера.
Что дается – и грех бы не взять,
Но куда же девать узнаванье
И предчувствие нового знанья,
И бесхитростном сказки урок:
Все идет несвоим чередом.

*

Однажды выдохшись, не знаешь наперед,
Какой напиток освежит дыханье,
Какой едва не смертный поворот
Отверзнет пересохший рот,
Привыкший лишь к ухмылкам да молчанью.
Толпа брела, в ней не было тебя,
Она и восторгалась, и бурлила.
Ты наблюдал, лениво теребя
Шелка, страницы, конские удила.

Канон творится не на небесах,
Но и не ниже.
Смело, беспардонно
Людская косность сводит пестроту
К новейшему отсутствию канона,
К дыханью дня, которое всегда
Напомнит: уплыла вода.

25 октября


Hortus

Каждый день молиться о снисхожденьи,
Доверяя властолюбивые помыслы
Только древесным нимфам.
Годы, отсыхая с корой,
Обнажают могилы суицидальных сучков.
По ним, мол, лучше поймешь об устройстве
Небытия, чем по кольцам,
Для которых уже не хватает пальцев.
Песню подхватит листва.

О, дриада,
Ветром растрепаны косы твои,
Взгляд устремлен в никуда.
Как всегда замечаю больше,
Чем позволено скудным наделом,
И больше, чем надо,
Чтоб превратить этот сад
В подобье священной рощи.

Беспечность прольется дождем на меня,
Пусть она мне не рада.

11 ноября

2014

Tri

До несгораемого дня,
Что наступает послезавтра,
Ответь, кукушечка, сохранны ль будут
Твои пророчества?
Вот черная вода уходит прочь,
Смывая без разбора то и это
И запасая впрок.

*

Девой была неверна.
Сажай откровения будней
Рядом с воздушным дворцом
В почву, которая прах.
Так отзовется весной
Чужая, размашисто-пестрая правда,
Так застревают в мирах,
Прочего знанья зачатки
Не раздарив, не отняв.

*

Позволишь целовать лишь в щеку,
Стекает золото на луг,
А в черноте видны истоки
Вчерашних, непрощенных мук.
И ускользнешь в глухие будни,
Взмахнув внушительным ключом.
Плющом обвиты эти кудри.
Не лавром. Все-таки плющом.

9 апреля

***

Was spielst du, Knabe? Durch die Garten gings
wie viele Schritte, flüsternde Befehle.

        Rilke


Еще. Рассуждая о Рильке, любой музыкант утверждает,
Что сущность поэзии открыта ему не хуже, чем нотная грамота.
Ноты бегут на луг, словно буквы. И vice versa. Свежо, но неверно.
Обратима лишь мысль да тусклая память над желтым листом,
Нейтральной страницей, на коей напишешь округлые знаки
Мимо наскучивших черных линеек.
Но сколько ни пачкай бумагу, торжествует линейка,
Не станет она ни мудреной розеткой, ни лукавой улиткой,
И мир громогласный не выплюнет слово,
Не вытряхнет слово из нотных папиров, закрученных в малоумелый кулек.
Мы здесь рассуждаем не только о знаках, летящих в траву.
Мы знаем, что звук будет долго водить нас – не за нос, так хоть за плечо,
Чтобы бросить на влажную землю еще чужеродного луга,
И нужно найти путь назад, отряхнуть осовелый морок.
Поэт запасается впрок вот такими путями,
И вертит из них арабески, и сносит в непыльный чулан.
А слово сочится сквозь поры, легко наполняя обьем,
Оставленный звуком, чужим, бессловесным, рождая свой звук.
И нечему падать на луг.

30 июня


***

Глядишь на страницу
(эллинские буквы свободны от диакритики)
С почтительной надеждой, ожидая (воз)рождения мира новой/старой гармонии,
Не без самонадеянности: возникнет как миленький и будет во власти твоей.
Просодия вырвет из марева сада, из запахов,
Деяний недавних царей и несвоих разговоров,
Укажет на крепенький камень в предместьях Афин,
Что станет когда не престолом, то сценой
И тем наблюдательным пунктом, с которого, сильно прищурясь,
Увидишь другой монолит.
Некто, стоящий на этом втором
(или поди предыдущем)
(меж двух – пустота),
Подаст тебе знаки, что видит кого-то еще,
А там достижима и Троя.
И снова никчемно пролитая кровь отразится волной,
Захлестнет этот варварский сад (долой терракоту).
Гипотеза зеркала сходит за сущность познанья,
Спешащего в слишком иные пределы.
Сквозь линзы очков углядишь манускрипт,
Что подбросит волна, да и смоет опять.
Элленика – сладкий предел.
Дорийские буквы едва ли округлы.
Скопировать – хоть бы и черным,
Писать – хоть на новом наречьи,
Не видя, не зная ни новых прикрас,
Ни новых поэтов в тени винограда –
Уж что там натянет лоза из серой бесплодной земли?
Елена скользит, ускользает,
Превращается в сонмище призраков,
Каждый из них – Доппельгангер,
И каждый безлик.

4 августа